От литеры до литературы. Как письменное слово формирует мир, личности, историю

– Вы испытываете детский страх, как бы и вправду ветер не разнес и не рассеял душу, когда она выходит из тела, – в особенности если человеку выпало умирать не в тихую погоду, а в сильную бурю.

Кебет улыбнулся.

– Ну что ж, Сократ, – сказал он, – постарайся переубедить трусов. А впрочем, не то чтобы мы сами трусили, но, пожалуй, сидит и в нас какое-то малое дитя – оно-то всего этого и боится. Постарайся же его разубедить, чтобы оно не страшилось смерти, точно буки.

– Так ведь над ним придется каждый день произносить заклинания, пока вы его совсем не исцелите, – сказал Сократ[236]

.

После длительной беседы Сократ вдруг, как будто пришло время, велел принести ему яд. Явился прислужник и вручил кубок философу. Тот спокойно взял его, выпил залпом и продолжил разговор с учениками, которые уже не находили в себе сил что-то говорить ему – лишь считали про себя, сколько времени потребуется, чтобы яд овладел телом. Сначала у Сократа отказали ноги, и он был вынужден лечь. Потом яд стал распространяться выше, тело постепенно цепенело, но учитель продолжал говорить. Когда же яд достиг головы, Сократ умолк. Прошло еще мгновение, и все было кончено. Сократа, их обожаемого наставника, не стало[237].

Что же представляло собой его наследство? Дело в том, что Сократ тоже отказался что-либо записывать. И не по неграмотности. Сын скульптора и повитухи, он не принадлежал к высшему сословию. Где-нибудь в других краях грамотность еще долго будет оставаться принадлежностью узкого круга привилегированных граждан – но не в Афинах, которые в конце V в. до н. э. являлись одним из центров просвещения человечества[238]

. Благодаря алфавиту греческой письменностью было намного легче овладеть, чем многими другими системами письма: точная согласованность двадцати четырех букв со звуками означала, что письменный греческий язык был близок к разговорному. Не требовалось изучать и какой-то старинный литературный язык, вроде древнееврейского или староаккадского. Да и политическая система обеспечивала даже низкорожденному гражданину, даже рабу, приезжему или женщине, возможность научиться читать и писать. Рост грамотности ограничивался только стоимостью привозного папируса[239].

Было у афинян и что читать. Уже несколько сотен лет назад была записана в Илиаде и Одиссее история Троянской войны. Подавляющее большинство продолжало воспринимать эти эпопеи в живом исполнении специально подготовленных сказителей, выступавших перед большими аудиториями. Но обе поэмы преподавали и в школах. Это означало, что знакомые с литературой гордились способностью рассказывать Гомера по памяти. Позднее произошел взрыв письменной литературы[240]

, прежде всего – драматургии, для которой авторы черпали сюжеты из мифологического мира Гомера, а потом показывали спектакли в больших открытых театрах. Тексты бойко расходились в папирусных свитках.

Сократ тоже изучал Гомера, но не использовал письмо в своей методике обучения. Потенциальных учеников он находил в гимнасиях или на рынке – и втягивал в беседу. Это не всегда удавалось, потому что философ был, скажем прямо, довольно уродлив: небольшого роста, пузатый, курносый, толстогубый, с большими выпученными глазами, огромным нависающим лбом, большой лысиной. Кроме того, он всегда ходил в потрепанных одеждах, редко посещал общественные бани, не умащивал кожу и волосы маслом, почти не пользовался духами. Порой он забывал даже обуваться в сандалии[241]. Но, несмотря на неприглядный облик, он имел немало последователей среди аристократической молодежи города – потому что только он предлагал им новое мышление, в котором можно было подвергать сомнению все, даже Гомера.

Известно, что Сократ поднимал много вопросов, касавшихся Гомера и драматургов, использовавших гомеровские сюжеты. Что Гомер знал о гонках колесниц или войне?[242] Самому Сократу довелось сражаться пешим в знаменитой греческой фаланге[243]. Участвовал ли Гомер когда-нибудь в боях? Строил ли колесницу? Пахал ли поле? Гомера было принято цитировать по любым поводам, как будто он лучше всех разбирался во всем на свете, а Сократ сомневался в этом: некоторые строки Илиады и Одиссеи не имели смысла, другие казались противоречивыми.