От любви до судьбы

Она уже ощущала себя свободней, и взяла инициативу в свои руки, девушки всегда взрослее парней – своих однолеток.

Он промолчал, и тогда она спросила:

– Как звать-то, тебя?

– Борис. А тебя я знаю, как, Аля, – выпалил он, думая, что ей это будет приятно. А ей и в самом деле, было приятно. Она только сейчас внимательно разглядела его: высокий, широкоплечий, с правильным овалом лица, ясными, светлыми глазами, и густой шапкой чёрных волос. Аля нашла его даже симпатичным.

Они медленно шли по узкой тропинке в снегу, который никто не убирал, шли почти вплотную, чтобы не вступить в сугроб. От этого чувствовали какую-то близость, словно невидимые ниточки протянулись между ними.

Рассказывали всякие истории из своей жизни, перебивая и перескакивая, но нисколько не обижаясь на это. Как-то, само собой, им стало легко и свободно, будто они знакомы уже сто лет, и можно рассказывать всё-всё или почти всё, не думая, какое это произведёт впечатление.

Поначалу ещё немножко стеснялись и были напряжены. Но увлекались и забывали, что надо как-то по-особому держаться, чтобы произвести впечатление.

Около Алиного дома долго стояли, ежась и переминаясь с ноги на ногу от холода, пока Аля, чувствуя угрызения совести – больная мать хотя и не выскажет ничего, но ведь самой стыдно, не отважилась:

– Ну, давай прощаться, – и протянула Борису руку.

Борис взял её руку двумя своими и, вдруг она почувствовала, как в щёку ткнулся его холодный нос. Тогда, повинуясь безотчётному порыву, она обхватила его курчавую голову руками, поднялась на цыпочки и поцеловала в губы.

Глава вторая. Hoc incipit vita nova[1]

Они встречались каждый день кроме тех дней, когда он уезжал на стрельбище. Вечерами гуляли по тёмным улицам, а когда замерзали, заходили в заводской клуб. Сторож пускал погреться, они сидели в углу большого тёмного зала, прижавшись, друг к другу, и почти беспрерывно целовались. Больше идти было некуда. У Али дома больная мать, а Борис жил в общежитии, в комнате кроме него обитали ещё трое ребят.

Приближался Новый год, и они мечтали встретить его вместе.

Аля приступила к обработке мамы:

– Мама, давай пригласим Борю на Новый год, – и, не давая, матери опомниться и ответить, – знаешь, какой он хороший, тебе обязательно понравится.

Мать улыбнулась понимающей улыбкой, отчего, вокруг глаз заплясали лучики морщин:

– Ладно, уж, не расхваливай, приглашай. Лишь бы тебе нравился.

Аля подошла к матери, обняла её, погладила по наброшенному на плечи пуховому платку, и прошептала на ушко:

– Он мне нравится мама, очень, очень!

Борис уже неделю был на казарменном положении, в городе комплектовалась стрелковая дивизия, но на праздник его отпустили в увольнительную. Он обменял золотые часы на бутылку спирта, получил праздничный доппаёк, а когда стемнело, направился к знакомому дому. Падающий из окон свет немного освещал улицы, электричество к празднику давали полной меркой. В доме его уже ждали, едва он открыл калитку, дверь распахнулась, и в проёме показался знакомый силуэт в накинутой на плечи шали. Аля обняла Бориса, прижалась к нему и, целуя в губы, в тщательно выбритые щёки, повторяла:

– Я соскучилась, я соскучилась, я соскучилась.

Так, в обнимку, они и ввалились в прихожую, которая служила одновременно кухней. Мать повернулась от печки, где хлопотала с ужином, и Аля, опомнившись, представила:

– Мама, – это Боря, Боря, – это мама.

И тут же смутилась, она совсем забыла, что у мамы есть имя-отчество. Мать, почему-то, протянула руку и Борис, взяв её, вдруг понял, что неловко мужчине пожимать руку женщине. Тогда он нагнулся, и едва коснувшись губами, поцеловал протянутую руку. От этого все смутились ещё больше, но мать быстро заговорила нарочито торжественным голосом, чтобы снять неловкость:

– Товарищи, прошу к столу.

Стол, наполненный военными лакомствами, очень сочетался с наряженной ёлочкой, которую несколько дней назад принёс Борис. Аля тоже получила хорошее дополнение к обычным заводским карточкам.

Этот стол, оставшийся от прежних хозяев, был велик для троих, поэтому все разместились свободно: Аля рядышком с Борисом, а мама чуть поодаль.

Борис наполнил невесть откуда взявшиеся хрустальные бокалы прозрачной жидкостью и поднялся.

– Ну, – голос у Бориса внезапно сел, он откашлялся и уже твёрдо произнёс: – За то, чтобы новый, сорок четвёртый год, принёс нам победу.

Залпом опрокинул в себя бокал, а мама и Аля отпили немного. Разбавленный спирт весело побежал по жилам и неловкость, висевшая поначалу в воздухе, растаяла.

Мать задавала вопросы Борису, а тот был в ударе, шутил, смеялся. Наконец, она попросила Бориса налить и поднялась. Улыбка уже сбежала с её усталого лица. Подняв бокал, посмотрела на парня, потом на Алю, и негромко, но торжественно произнесла:

– За вас, дети мои. За ваше счастье, и за вашу радость! – потом, помолчав, добавила: – И за вашу любовь, пусть она будет всегда.