От любви до судьбы

К вечеру Алю начало тошнить, болела голова и живот. Она легла спать пораньше. Ночью проснулась от тяжёлых хрипов и стонов. Подошла к дочке, Оливия горела, была высокая температура. Аля дала ей жаропонижающее, напоила чаем с мёдом, который они доставали в деревне. Дочка уснула.

Утром Аля чувствовала себя плохо, и у Оливии не спадала температура. Аля побежала к соседке, которая работала в её цехе, попросила вызвать врача и предупредить, что на работу не выйдет. Врач пришла через два часа, и вызвала машину скорой помощи, Оливия была без сознания, металась в жару. Аля с ней не поехала, она просто не могла уже двигаться, ей становилось всё хуже. Врач поставил диагноз – дизентерия.

Аля почти не вставала, не могла есть, и только пила теплую, противную воду. Мысль о дочке не давала ей покоя. Наконец, через несколько дней смогла выйти на улицу и медленно, пошатываясь, побрела к видневшемуся издалека больничному корпусу. В приёмном покое её попросили подождать. Вскоре, к ожидающим вышла розовощёкая, улыбчивая медсестра. Она начала сортировать находившихся в приёмном покое людей. Дошла очередь и до Али.

– Как вы сказали, фамилия?

Аля назвала и встала. Сестра долго проверяла что-то по спискам:

– Да, правильно, эта девочка умерла три дня назад.

Сестра произнесла эти слова легко и просто, как будто они ничего не значили, и она произносила их каждый день по нескольку раз.

– Этого не может быть, – Аля тяжело опустилась, просто рухнула на стул.

– Что вы мне говорите: – «Не может быть». Её и похоронили уже.

– Ну, пойдём, доченька, – мать гладила Алю по голове, – ну пойдём же.

Аля лежала на маленькой могилке и никуда не хотела идти. Она желала только одного – умереть. Шли вторые сутки, как она доковыляла сюда, упала лицом в свежую, влажную землю, обняла руками маленький холмик и решила, что никуда отсюда больше не уйдёт. Жизнь кончилась…

Мать еле держалась на ногах от усталости и переживаний, Аля не реагировала на её уговоры, а когда та попробовала её поднять, резко и грубо оттолкнула её.

Тогда мать сказала:

– Я скоро приду, – скорее для себя потому, что Аля её не слышала, – принесу покушать.

День разгорался, в лесу, где находилась кладбище, просыпались птицы, солнышко припекало, но всё это было не для Али. Ночь опустилась на разум, и глаза её были закрыты.

– Эй, женщина, – грубоватый мужской голос, словно вернул её с того света, – ты что, ночевала тут?

Она попробовала открыть глаза и сквозь смежившиеся ресницы, увидела половину человека, колеблющуюся в утреннем мареве. Наверное, почудилось…

– Женщина, очнись, ты заснула?

Аля посмотрела внимательно, перед ней стоял мужчина, вернее, пол мужчины сидело на какой-то доске с колёсиками.

– Что так смотришь, ноги мне оторвало, вот теперь катаю сам себя.

Он криво улыбнулся, но глаза оставались серьёзными. Такие глаза бывают у тех, у кого боль глубоко внутри запрятана. Теперь она рассмотрела его внимательнее: суровое, мужское лицо в шрамах, пилотка на голове, гимнастёрка без погон, многочисленные ордена и медали на широкой груди.

– Вот приехал навестить своих – жену и дочку, кивнул на могилу рядом, – странно получилось, я на фронте четыре года «отбухал» и жив остался, а они здесь, в тылу, померли. – Он говорил, и ему неважно было, слушают его или нет, нужно было кому-то высказаться, открыться, – а у тебя кто тут?

– Дочка, – еле слышно прошептала Аля.

– Ну, что ж, живым – жить, ты молодая, красивая, нарожаешь ещё.

Аля чувствовала, что попадает под обаяние этого сильного, грубоватого, но мужественного человека.

– Аленька, – из-за сосен показалась мать, – я поесть принесла.

– Во, как раз, кстати, – мужчина достал из рюкзака бутылку водки, – помянем наших.

Он привычно плеснул в жестяную помятую кружку, и протянул Але. Она взяла, чуть помедлила и, вдруг, неожиданно для себя, выпила залпом. Мать уже расстелила на траве платок, выложила нехитрую снедь. Аля хрустнула огурцом, силы возвращались к ней. От мужчины исходила уверенность:

– Теперь заживём, война кончилась, мы остались живы, должны жить и за тех, кого уже нет.

Эти, такие простые и такие важные слова, перевернули всё в Але. Она слегка захмелела, щёки порозовели, в глазах появился блеск. «Мне ведь только девятнадцать лет, только девятнадцать лет, – пронеслось в мозгу, – впереди вся жизнь".

Глава вторая. Одна

Тополиный пух летал в воздухе, опускался на землю и сгребался дворниками в кучи. Эти кучи они складывали в большие мешки и носилки с высокими бортами. Если успевали. Потому, что пацаны стремились их обязательно поджечь. Тополиный пух горел как порох, вспыхивая в момент, и упустить такую возможность – устроить костёр, ребята просто не могли.

Город постепенно очищался от следов войны, восстанавливались разрушенные дома, а кое-где строились новые. Открывались магазины, в ларьках торговали вином на разлив, как когда-то.

На углу дородная женщина продавала с передвижной тележки газировку, добавляя в пузырившуюся воду тёмно-вишнёвый сироп из высокой колбы.