От мира сего

Однако немногие слова матери все-таки запали в душу Зои Ярославны. И она осознала то, что и следовало осознать: не нужно чересчур сильно любить, излишне горячо принимать все к сердцу. А что, если эта затянувшаяся связь почему-либо оборвется? Что тогда? Как все будет?

Она старательно отгоняла от себя тяжелые, страшившие ее мысли: в конце концов, все хорошо, у нее с Владиком прекрасные, добрые отношения, чего пугаться? К чему представлять себе то, что, может быть, никогда не сбудется?

Недаром же существует справедливая английская поговорка: don’t trouble troubles before troubles trouble you; не трогайте забот, пока заботы не трогают вас.

…Но мать, видно, в воду глядела. В один прекрасный день все кончилось. Все, разом.

Владик поехал в командировку, куда-то под Вологду; командировка длилась около месяца.

Обычно он звонил ей из других городов, сообщал, когда собирается приехать. Иногда, если ей случалось быть свободной от работы и от дежурств, она ездила на вокзал или на аэродром встречать его. Тогда они прямехонько ехали к ней, он принимал ванну, а она накрывала на стол, где в центре непременно красовались в миске пирожки с капустой, а к обеду бывал на десерт компот из консервированных персиков, абрикосов или черешни.

На этот раз Владик ни разу не позвонил. Зоя Ярославна высчитала: время командировки уже истекало, пора бы ему вернуться.

Но почему же он не возвращается? Почему не дает о себе знать?

На службу его она не решилась позвонить, лучше домой. Она звонила ему уже не раз, телефон молчал все время. А тут молодой женский голос произнес:

— Слушаю. Кто говорит?

Зоя Ярославна подумала, что ошиблась, не туда попала, даже хотела было положить трубку. Но не положила, а попросила к телефону Владислава Григорьевича.

— Его нет, — ответил голос. — А кто его спрашивает?

— А кто со мной говорит? — спросила Зоя Ярославна.

— Его жена.

Зоя Ярославна с размаху бросила трубку, потом выхватила сигарету из пачки, лежавшей возле телефонного аппарата, глубоко затянулась.

Как же так? Как он смел так поступить? Не сказал ни слова, не простился, таясь от нее, просто предал. Да, он предал ее: то, что он сделал, иначе и не назовешь как предательством.

Должно быть, женился там, в Вологде, привез жену оттуда, и, надо думать, жена у него молодая, по голосу чувствуется, во всяком случае моложе ее, Зои Ярославны.

Они все, провинциалки, спят и видят, как бы переехать в Москву, остаться жить в столице!

А может быть, она вовсе не провинциалка, а москвичка, это давний роман, Владик давно уже тяготился ею, Зоей, и давно уже задумал бросить ее, жениться на какой-то молоденькой, которая ему, наверно, нравилась больше. Или ему захотелось детей, своих детей, и он решил порвать с Зоей и жениться на женщине, которая родит ему детей…

Окурки в пепельнице росли, Зоя Ярославна лихорадочно закуривала, потом бросала недокуренную сигарету, закуривала снова. В ушах звучал, не переставая, голос женщины, которая стала женой Владика.

Вот и сбылись слова матери.

Зоя Ярославна металась по своей маленькой квартире, шагала из комнаты на кухню, из кухни в коридор, выходила на балкон, смотрела на улицу, расстилавшуюся перед домом, и не видела ничего.

Хорошо, что все это произошло в воскресенье, не надо идти в больницу.

Зоя Ярославна закрывала глаза, видела Владика, неуверенного в себе, молчаливого, легко смущающегося, видела его узкие плечи, длинную тонкую шею, редкие волосы, которые он обычно взъерошивал рукой, была у него такая манера. Ей слышался его голос, заикающийся, глуховатый, не очень четко произносивший «л».

Казалось, она успела изучить его в совершенстве за эти годы, он стал как бы частью ее самой. Когда он заболевал, ей чудилось, что самой тоже нездоровится. Порой она ловила себя на том, что стала, как и он, так же заикаться.

Сердце ее разрывалось, она пыталась заплакать, потому что сознавала, слезы могли хотя бы ненадолго облегчить ее, но, как ни старалась, слез не было…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Вершилов не любил Владимира Георгиевича Вареникова и знал, доктор Вареников не выносит его. Но именно потому, что Вершилов не любил его, он старался быть с ним изысканно вежливым, никогда ни одного резкого слова, ни одного строгого замечания. С другими, к кому он хорошо относился, скажем с Самсоновым или с Зоей Ярославной Башкирцевой, Вершилов мог быть и сердитым, и откровенно неучтивым, сказать иной раз резкое слово, но только не с Варениковым. Не то чтобы боялся его, отнюдь, он никого особенно не боялся, просто не разрешал себе быть таким, каким ему хотелось бы быть, а подчас хотелось высказать Вареникову в лицо все то, что он о нем думает, сказать весомо, внушительно. Но нет, нельзя. Табу, как говорится, иначе далеко зайдешь, перестанешь сдерживаться, а тогда, когда потеряешь себя, после наверняка будет совестно перед самим собой.