От моря до моря

Старик взял отпуск, чтобы половить рыбу. Встретив "товарища по оружию", он предложил составить союз удилищ. Агент страховой компании промолвил: "Я не задержусь в Портленде, но могу представить вас человеку, который наведет на рыбу". Потом оба рассказывали небылицы, а поезд мчался через леса. Вдали виднелась снежная голова какой-то горы. Там, где местность была открытой, появились виноградники, фруктовые сады, пшеничные поля, и каждые десять миль - два-три десятка деревянных домишек и не менее трех церквушек (большой город имел бы тысячи две населения и безграничную веру в свое великое будущее). Время от времени мелькали яркие рекламные стенды, которые призывали людей оставаться на постоянное жительство, строиться и осваивать землю. В больших городах нам удавалось покупать местные газеты, узкие, как лезвие ножа, но вдвое острее, - издания, переполненные рекламами на новые жатки и сноповязалки, сведениями о ценах на скот, перемещениях именитых граждан ("чья слава простирается далеко за пределы их местожительства - на целые мили по Гарлемской дороге"). Эти листочки не отличались изяществом, но все они призывали добрых людей ходить за плугом, строить школы для ребятишек и заселять холмы. Только однажды я обратил внимание на резкую весьма патетическую смену настроения. Мне показалось, что чья-то молодая душа изливала свое горе в стихах. Редактор втиснул строки между цветистыми объявлениями агента по продаже земельных участков (человека, торгующего землей с помощью лжи) и портного-еврея, который распродавал "шикарные" костюмы по "сногсшибательно низким ценам". Вот эти четверостишия. Думаю, они говорят сами за себя.

Бог создал и укоренил сосну,

Вершину в небо вознес.

Они выжгли сосну, чтоб поднять цену

На пшеницу, на рожь и овес.

Процент за душу погибшей сосны

До самого неба возрос,

А цена на пшеницу не меньше цены,

Подскочившей на рожь и овес.

Люди с поджатыми губами и пронзительным взглядом, которые садились на поезд, не станут читать эти строки, а если прочтут, то ничего не постигнут. Да хранит небо ту бедную сосну, которая подпирает небо в пустыне.

Когда к составу прицепили дополнительный паровоз и оба локомотива тяжело задышали, кто-то сказал, что мы начали подниматься в горы Сискию*. Собственно говоря, подъем начался от самого Сан-Франциско, и вот, проезжая сплошными лесами, мы оказались на высоте свыше четырех тысяч футов над уровнем моря, затем, совершенно естественно, спустились вниз, но спуск этот на две тысячи футов проделали на отрезке пути всего в тринадцать миль. Меня заставили призадуматься вовсе не скрип тормозов или открывшийся вид на три крутые извилины дороги, которые, судя по всему, лежали на целые мили под нами; даже созерцание туннеля или товарного поезда, который проезжал чуть ли не у нас под колесами, не произвело на меня столь сильного впечатления, как те эстакады высотой в сотню футов, словно сложенные из спичек, по которым мы проползали.

- Думаю, что строевой лее - наше проклятие и благо одновременно, сказал старик из Южной Калифорнии. - Эти эстакады выдерживают пять-шесть лет, а потом их невозможно отремонтировать. Иногда их уничтожают пожары, а поезда срываются вниз.

Это было сказано на самой середине стонущего пролета, который ходил под нами ходуном. Изредка попадался обходчик, следивший, как мы спускаемся вниз, однако железнодорожная компания не слишком заботилась об осмотре путей. Очень часто скотина выходила на полотно, и тогда машинист гудел по-особому дьявольски громко. В молодости старик сам был машинистом и поэтому скрасил путешествие рассказами о том, что может произойти, если мы зацепим молодого бычка.

- Видите ли, иногда они застревают ногами под решеткой скотосбрасывателем, и тогда паровоз сходит с рельсов. Помню случай, когда боров пустил под откос поезд с туристами. Было убито шестьдесят человек. Но я прикидываю - наш машинист будет повнимательней того.

Эта нация уж слишком часто "прикидывает" все на глазок. Некий американец объяснил это довольно выразительно: "Мы "прикидываем", что эстакада вроде бы простоит вечность, "прикидываем", что авось залатаем размытую колею, что дорожное полотно будет чистым, и "доприкидываемся" иногда до того, что вместо депо попадаем в ад".

Спуск доставил нас в глубь Орегона - страны пшеницы и леса. Путь пролегал по соснякам, по полям пшеницы, и так продолжалось до самого Портленда, где проживают более пятидесяти тысяч жителей. Само собой разумеется, они пользуются электрическим освещением и, конечно же, лишены мостовых. Портленд - морской порт примерно в сотне миль от океанского побережья, и туда заходят большие пароходы. Город довольно беден, он не вправе прихвастнуть, что на Тихоокеанском побережье ему нет равных, и жалуется на это обстоятельство соснам, которые сбегают к городу с тысячефутового гребня. Там можно посидеть в пестро разукрашенном баре, оборудованном телефоном и музыкальным ящиком, а через полчаса оказаться в глухом лесу.