От неолита до Главлита

Этот эпизод вошёл во многие книги и статьи. Скабичевский, процитировав этот курьёзный документ в несколько иной редакции, добавляет: «Несчастный Олин пробовал было опротестовать это решение, но С.-Петербургский цензурный комитет признал доводы Красовского вполне „законными“, „ибо такое чтение должно было произвесть большой соблазн, особенно в Страстную неделю“…»[15]

Имя цензора Красовского в исключительно негативном контексте не раз встречается в переписке и записках П. А. Вяземского. Так, по поводу пушкинских «Братьев-разбойников» он пишет: «Я благодарил его и за то, что он не отнимает у нас, бедных заключённых, надежду плавать и с кандалами на ногах. Я пробую, сколько могу, но всё же ныряю ко дну. Дело в том, что их было двое, а мне остаётся одному уплывать на островок рассудка, вопреки погони Красовского со товарищи». По поводу цензоров Красовского и Бирукова он записывает: «Уж лучше без обиняков объявить мне именное повеление (как в том уверили однажды Василия Львовича <Пушкина>) не держать у себя бумаги, чернил и дать расписку, что навсегда отказываюсь от грамоты (…) А что делать из каждой странички моей государственное дело, которое должно проходить через все инстанции, право, ни на что не похоже»[16].

* * *

А. С. Пушкин

Эпиграмма на Красовского

Когда б писать ты начал сдуру,

Тогда б, наверно, ты пролезСквозь нашу тесную цензуру,Как внидешь в царствие небес.

1820

П. А. Вяземский

Цензор

Басня

Когда Красовского отпряли Парки годы,Того Красовского, который в жизни самБыл Паркою ума, и мыслей, и свободы,Побрёл он на покой к Нелепости во храм.«Кто ты! — кричат ему привратники святыни. —

Яви, чем заслужил признательность богини?Твой чин? Твой формуляр? Занятье? Мастерство?» —Я при Голицыне был цензор, — молвил он.И вдруг пред ним чета кладёт земной поклон,И двери растворились сами!

1823

«МОРОВАЯ ПОЛОСА»

У цензоров довольно власти. У них есть карандаши: это их скипетры.

Николай I

«Моровой полосой» назвал эпоху Николая Первого А. И. Герцен, основавший в 1853 году впервые в России вольную типографию, независимую от цензуры; понятно, за её пределами, в Лондоне. Напуганный восстанием 14 декабря, сопровождавшим его вступление на престол, Николай всё своё тридцатилетнее царствование с глубоким подозрением, переходящим в ненависть, относился к печатному слову и его деятелям. Одно из первых его распоряжений касалось пересмотра прежнего цензурного устава 1804 года, показавшегося ему чересчур либеральным. В начале 1826 года он отдаёт распоряжение «О скорейшем приведении и окончании дел об устройстве цензуры». Дело было поручено адмиралу А. С. Шишкову, министру народного просвещения и поэту, ярому стороннику архаики и противнику «карамзинистов». Кстати, он был ненавистником всех иностранных слов в русском языке: именно ему приписываются анекдотические предложения заменить галоши — мокроступами, кий — шаропихом и т. п. К июню 1826 года он сочинил цензурный устав, который в обществе тотчас же получил название «чугунного»: он не оставлял вообще никаких надежд[17]. Например, один из параграфов гласил: «Кроме учебных логических и философских книг, необходимых для юношества, прочие сочинения сего рода, наполненные бесплодными и пагубными мудрованиями новейших времён, вовсе печатаемы быть не должны».

10 июня 1826 года новый цензурный устав был «высочайше» утверждён, что означало не только пресечение выпуска в свет сколько-нибудь «вольных» сочинений, но и прямое правительственное вторжение в намерения авторов и сам литературный процесс. Адмирал перестарался: к счастью, устав показался чересчур жестоким не только верноподданному окружению Николая, выражавшему сомнение в его эффективности, но и самому государю.

В ноябре того же года он соглашается на пересмотр устава. Исследователь замечает по этому поводу: «В стране, где всё было регламентировано до последней запятой, произошло неслыханное: явочным порядком комитет приступил к пересмотру устава»[18].