От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным

Выезжать из здания Ленсовета в эти дни было опасно. Но мы предприняли довольно много активных действий: ездили на Кировский завод, выступали перед рабочими, ездили на другие предприятия, причем чувствовали себя при этом довольно неуютно.

Мы даже раздали оружие кое-кому. Правда, я свое табельное оружие держал в сейфе.

Народ нас везде поддерживал. Было ясно, что если кто-то захочет переломить ситуацию, будет огромное количество жертв. Собственно говоря, и все. Путч закончился. Разогнали путчистов.

— А что вы сами думали о них?

— Было ясно, что они своими действиями разваливают страну. В принципе, задача у них была благородная, как они, наверное, считали, — удержание Советского Союза от развала. Но средства и методы, которые были избраны, только подталкивали к этому развалу. Я, когда увидел путчистов на экране, сразу понял — все, приехали.

— А если бы, предположим, путч закончился так, как они хотели? Вы офицер КГБ.

Вас с Собчаком наверняка бы судили.

— Да ведь я уже не был офицером КГБ. Как только начался путч, я сразу решил, с кем я. Я точно знал, что по приказу путчистов никуда не пойду и на их стороне никогда не буду. Да, прекрасно понимал, что такое поведение расценили бы минимум как служебное преступление. Поэтому 20 августа во второй раз написал заявление об увольнении из органов.

— А вдруг ему также не дали бы ход, как вашему первому заявлению?

— Я сразу предупредил о такой возможности Собчака: «Анатолий Александрович, я писал уже однажды рапорт, он где-то „умер“. Сейчас я вынужден сделать это повторно». Собчак тут же позвонил Крючкову, а потом и начальнику моего управления. И на следующий день мне сообщили, что рапорт подписан. Начальник управления у нас был убежденный коммунист, считавший: все, что делается путчистами, — правильно. Однако он был очень порядочный человек, к которому я до сих пор отношусь с большим уважением.

— Вы переживали?

— Страшно. В самом деле, такая ломка жизни, с хрустом. Ведь до этого момента я не мог оценить всей глубины процессов, происходящих в стране. После возвращения из ГДР мне было ясно, что в России что-то происходит, но только в дни путча все те идеалы, те цели, которые были у меня, когда я шел работать в КГБ, рухнули.

Конечно, это было фантастически трудно пережить, ведь большая часть моей жизни прошла в органах. Но выбор был сделан.

ВЛАДИМИР ЧУРОВ:

Через несколько месяцев после путча Дом политпросвещения, который принадлежал коммунистам, был передан городу. И довольно скоро там заработал международный бизнес-центр. Но с коммунистами поступили либерально и оставили им часть здания: практически целое крыло занимали КПРФ, РКРП и прочие коммунистические организации. На крыше Дома флагшток был. Коммунисты решили воспользоваться им по назначению и вывесили красный флаг. И вот каждый раз, выезжая из Смольного, руководство города видело его. Флаг прекрасно был виден из окон кабинетов и Собчака, и Путина. Это ужасно раздражало, и Путин решил флаг снять.

Дает команду — красный флаг снимают. Но на следующий день он снова появляется.

Путин вновь дает команду — флаг снова снимают. И так борьба шла с переменным успехом. У коммунистов стали заканчиваться флаги, и они вывешивали что-то совершенно непотребное, один из последних вариантов был даже уже не красный, а буровато-коричневый. Это Путина окончательно допекло. Он подогнал кран, и под его личным наблюдением флагшток был срезан автогеном.

— Когда вы вышли из партии?

— Я не выходил. КПСС прекратила существование, я взял партийный билет, карточку, положил в стол — там все и лежит.

— Как Питер пережил 93-й год?

— Все было почти так же, как в Москве, только не стреляли. Мэрия к тому времени уже сидела в Смольном, депутаты — в Ленсовете.

— То есть в Питере был практически такой же конфликт, как у Ельцина с Верховным Советом?

— Да. Но важно, что тогда уже не было, как в 91-м, раскола среди правоохранительных органов. Руководство управления ФСБ — а возглавлял его тогда Виктор Черкесов — с самого начала заявило о своей поддержке мэра. Оно провело ряд мероприятий по задержанию экстремистов, которые устраивали провокации, собирались что-то взорвать, дестабилизировать обстановку. На этом все и закончилось.

«Он высох в смысле души»

МАРИНА ЕНТАЛЬЦЕВА, секретарь Путина в 1991–1996 годах:

Первый раз я увидела Владимира Владимировича из-за стеклянной двери кабинета. Я как раз сидела против нее и красила губы. Вдруг вижу — по коридору идет новый руководитель Комитета по внешним связям. Думаю: «Ну все. Теперь он меня на работу точно не возьмет». Но все обошлось: он сделал вид, что ничего не заметил, а я больше никогда не красила губы на рабочем месте.

Не могу сказать, что он был строгий начальник. По-настоящему его могла вывести из себя только людская тупость. Именно тупость. Но голоса он никогда не повышал.

Он мог быть строгим и требовательным и не повышая голоса. Если он давал какое-то задание, его не особо волновало, как это сделать, кто это сделает, какие могут возникнуть проблемы. Это должно быть сделано — и все.

ВЛАДИМИР ЧУРОВ: