От протеста к сопротивлению

Весь вопрос в том, сможет ли оппозиция в ФРГ, подобно оппозиции в США, заставить наше руководство признать, как это сделал нехотя Джонсон, что нельзя путать разницу во мнениях с ущербной лояльностью, речи некоторых политиков — с официальной линией администрации, а тревогу за судьбы страны — с отрицанием политики правительства [США] («Нойе Цюрхер цайтунг», 1.10.1967; 2.10.1967). Вопрос в том, насколько обычный протест против войны во Вьетнаме может быть расценен как «алиби демократии». Массовые убийства женщин и детей, разрушение больниц и школ, уничтожение посевов и жизненно важных объектов — «пока они не завизжат о пощаде», «пока не доведем дело до победы» — заставляют задаться вопросом: а так ли эффективны акции оппозиции, эффективны ли вообще эти демонстрации, разрешенные полицией — той самой полицией, которая является лишь инструментом правительства, того самого правительства, которое посылает во Вьетнам вертолеты бундесвера и которое, само собой разумеется, не допустит, чтобы эти демонстрации повредили политике правительства, не говоря уже о том, чтобы они смогли эту политику пресечь.

Кто понял, что делается во Вьетнаме, — ходит, стиснув зубы и мучаясь угрызениями совести. Эти люди начинают понимать, что их бессилие, невозможность остановить эту войну превращает их в соучастников тех, кто ее ведет. Эти люди начинают понимать, что население, которое не осознает истинного смысла того, что творится во Вьетнаме — поскольку лишено информации, — и которое натравливают на демонстрантов, просто насилуется [властями], лишается достоинства, унижается, используется в преступных целях.

21 октября в [Западном] Берлине на территорию казарм армии США были запущены ракеты с листовками. Эти листовки содержали призыв к солдатам: не давайте посылать себя во Вьетнам, дезертируйте!

Да, конечно, это — рискованный метод, похоже, что уже противозаконный. Но есть женщины и дети, урожай и жизненно важная инфраструктура, есть люди, чьи жизни надо спасти, — если другими способами нельзя, пусть такими. И у тех, кто прибегает к таким методам оппозиционной борьбы, очевидно, есть одно важное качество — воля к действию. Вот о чем надо задуматься.

«Конкрет», 1967, № 11

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ФАРАХ ДИБА[201]

Добрый день, фрау Пехлеви!

Идея написать Вам возникла у меня во время чтения «Нойен ревю» за 7–14 мая, на страницах которого Вы описали свою шахскую жизнь. При этом у меня сложилось впечатление, что Вы плохо информированы о жизни в Иране. По этой причине Вы вводите в заблуждение также и читателей немецкого иллюстрированного журнала.

Вот Вы, в частности, пишете: «Лето в Иране очень жаркое, и, как и большинство иранцев, я ездила со своей семьей на Персидскую Ривьеру — на Каспийское море».

«Как и большинство иранцев»? Вы уверены, что ничего не преувеличиваете? В Белуджистане и Мекране[202]

, например, «большинство иранцев» — 80 % — страдают врожденным сифилисом. И «большинство иранцев» — это крестьяне с годовым доходом менее 100 долларов на семью. А у большинства иранских женщин умирает каждый второй ребенок — понимаете, 50 из 100 — от голода, бедности и болезней. А дети, которые вынуждены ткать ковры по 14 часов в день, — они что, тоже ездят — в большинстве — на Персидскую Ривьеру на Каспийское море?

Когда летом 1959 года Вы вернулись из Парижа и отправились на Каспийское море, Вы, оказывается, «сильно изголодались но персидскому рису и особенно но нашим особенным фруктам, по нашим сладостям, по всему тому, из чего состоит настоящая персидская трапеза и что можно найти только в Иране».

Должна Вам сказать, что большинство иранцев тоже изголодалось — и не только по сладостям, но и но простому куску хлеба. Для крестьян Мехдиабада, например, «настоящая персидская трапеза» состоит из размоченной в воде соломы — и в каких–нибудь 150 километрах от Тегерана крестьяне подняли восстание против [правительственной] кампании по борьбе с соломенными чучелами, поскольку эти чучела являются их основной нищей. А еще можно жить, питаясь корнями растений и косточками фиников — жить недолго, конечно, и нехорошо, но изголодавшиеся иранские крестьяне пытаются. И умирают в 30 лет (это — средний срок жизни иранца). Но Вы еще молоды, Вам всего лишь 28 лет. У Вас впереди еще целых 2 прекрасных года — годы, которые действительно «можно найти только в Иране».

Тегеран Вы тоже нашли изменившимся: «Дома росли как грибы после дождя, улицы стали шире и ухоженней. Мои подруги тоже изменились: похорошели, стали настоящими молодыми дамами».