От Рима до Сицилии. Прогулки по Южной Италии

Вздохнув, оплатил счет, кивнул на прощание и, рассовав собачек по местам, вышел.

2

«О Неаполе справедливо говорят как о „рае, населенном дьяволами“, но это — живые и забавные дьяволы; беззаботные и ленивые; добродушные и вороватые; добрые и лживые; смешливые, если им не противоречат (в этом случае они без сожаления вонзят кинжал в лучшего друга). Почти все в Неаполе мошенничают, но делают это живо и приятно, если только представляется такая возможность. Почти все чиновники занимаются казнокрадством, и, возможно, не более двух третей налогов поступает в государственную казну. Если путешественника ограбят, он никогда не вернет похищенное, ибо, как и в Ирландии, здесь невозможно добыть свидетельских показаний или найти честных юристов… Однако для жизни в Неаполе требуется совсем немного. Тысячи людей считают блюдо фасоли на обед роскошной едой, а ужасный пирог под названием пицца (испеченный из теста с начинкой из протухшего бекона, вонючего сыра и сдобренного чесноком) почитают за пиршество».

Так в 1883 году писал Огастес Хэйр. Со временем (чеснока, возможно, стало поменьше) пицца стала интернациональным блюдом, но во всем остальном многие согласятся: мнение Хэйра о неаполитанской еде, высказанное почти сто лет назад, верно и по сей день. Мое собственное ощущение: если человек не говорит на превосходном неаполитанском итальянском языке и не знаком с большим количеством неаполитанцев, то наверняка присоединится к такому высказыванию. Хэйр жил в Италии и знал, о чем пишет, но, к сожалению, Неаполь пострадал от педантичных заключений, подобных высказыванию Рескина, который высказался о городе так: «Самое отвратительное гнездо человеческих паразитов, в котором я вынужден был находиться, ад с безумными чертями». Удивительно, что человека, столь чувствительного к камню, люди не интересовали.

За те дни, что провел в прогулках по старому Неаполю, я здоров вымотался, но был очарован. Я исследовал улицы, где под сохнувшим бельем бегали и кричали дети, в то время как следующее поколение лежало под гордо округлившимися передниками. Быстро отворачивал глаза от подвалов и чердаков, откуда меня радостно приветствовали лежащие в постелях люди. Здешнее население предпочитает фабрикам работу в крошечных мастерских. Оттуда доносится стук молотков и визг пилы. Двери мастерских стоят нараспашку, каждый может беспрепятственно войти туда и поговорить, посплетничать о друзьях. В этих местах царит матриархат, женщины правят бал, громко переговариваются со своих балконов. Жизнь крутится колесом, и здесь нет места одиночеству, этой коррозии души.

В восхитительной книге «Неаполь: палимпсест» Питер Ганн упоминает неаполитанца, который, когда его спросили, почему он вернулся из-за границы, где у него так хорошо шли дела, просто кивнул в сторону шумной улицы. И я хорошо это понимаю. Звуки и запахи Неаполя можно уподобить песне сирены Партенопы. Они заставляют сородичей вернуться в удушающие объятия их любимого города.

Не следует забывать, что каждый житель трущобы Неаполя обладает роскошным помещением всего в нескольких шагах от его basso, то есть подвала. И хотя он ест и готовит на улице, он всегда может расслабиться, поразмышлять и даже насладиться сравнительной тишиной в позолоченных залах постройки XVII века. Я имею в виду, конечно же, церкви. Начал считать и бросил, когда дошел до ста сорока храмов. В них имеются и катакомбы, одна из которых, по-моему, лучше, чем в Риме. Я посетил около тридцати церквей и каждый раз удивлялся, когда группы матрон, заглянув в храм ради краткой молитвы, при входе и выходе преклоняли колена перед одним из христианских ликов Геры или Венеры.

Я стоял в красивой церкви Святого Лоренцо, где Боккаччо, ставший одним из первых средневековых звеньев между поэзией и бизнесом, впервые увидел и мгновенно полюбил свою Фьяметту. Некоторые думают, что настоящее ее имя было Мария и она была родной дочерью Роберта Мудрого, короля Неаполя. В средние века явилось удивительное трио — женщины, которых полюбили с первого взгляда и обожали всю жизнь, — Беатриче, Лаура и Фьяметта. Боккаччо встретил Фьяметту в 1341 году, когда в Неаполь приехал другой великий любовник — Петрарка. Его должен был проэкзаменовать Роберт Мудрый. Король хотел убедиться, достоин ли поэт лаврового венка, которым хотел наградить его римский Сенат. Поэт и король беседовали на протяжении трех дней, и это интервью было названо самым долгим из зарегистрированных в истории viva voce. [45]