На следующее утро в воздухе повисла легкая дымка, и даже кресельный лифт работал. Я подумал, что интересно будет пройти последний отрезок пути на Везувий пешком. Я ехал по дороге, становившейся все более зловещей. С обеих сторон видел ужасные реки лавы, серые, словно шкура слона. Они остановились и застыли после извержения 1944 года. Я не был готов к такому лунному пейзажу. Удивился, как и люди, читающие рассказы о вреде, нанесенном стихией: почему крестьяне продолжают жить на этом пепелище? Ответ прост: когда старая лава перемешивается с землей, почва становится необычно плодородной. Говорят, здесь выращивают лучшие виноградники и оливковые деревья.
Оглядываешься назад и видишь нетронутые горные склоны с богатыми всходами и леса с восхитительными золотыми порослями утесника, отделенные несколькими футами от серой застывшей мертвой реки. В свое время она ползла с Везувия в виде раскаленной массы, пожирая дома, леса, оливковые рощи и виноградники.
Из дома выскочила девочка и сказала мне, что дорога окончилась и теперь я должен идти пешком. В доме мне предложили холодные напитки, запонки и ожерелья, сделанные из блестящей переливчатой лавы. Посоветовали сменить обувь — надеть сандалии на веревочной подошве и взять напрокат крепкую палку. Я сделал и то и другое. Мне было забавно наблюдать за суматошной маленькой француженкой. Похоже, она боялась, что ее обманут, а потому не воспользовалась советом: отказалась и от обуви, и от посоха. Начала восхождение в красивых уличных туфлях. Через полчаса выдохлась, а туфли изодрались в клочья. Я упрекнул себя за то, что не догадался взять с собой лишнюю пару веревочных сандалий, но, в конце концов, с ней был муж. Судя по всему, он не смел обсуждать ее решения.
Не знаю, сколько миль было от дома до Везувия. Может, одна, а может, и три мили. Все, что могу сказать, это то, что идти было очень трудно. Я шел по обуглившейся и размолотой в порошок лаве. Дорога была мягкой, в некоторых местах скользкой, к тому же она петляла, как и все горные дороги. С каждым поворотом кажется, что вершина еще дальше, чем прежде. Туман по-прежнему выплывал из залива. Я утешал себя тем, что вид компенсирует мои мучения, напомнившие мне самые болезненные моменты в «Пути паломника» Баньяна.
Подумал, что, несмотря на автомобили и малоподвижный образ жизни, мы в некоторых отношениях покрепче наших предков. Никто в наши дни не согласится, как когда-то наши предки, чтобы его тащили к Везувию на ремне проводника. В 1786 году подобным образом поднимался Гёте, молодой, мускулистый и ловкий. «Такой проводник опоясывается кожаным ремнем, за который цепляется путешественник и, влекомый им, да еще опираясь на палку, все же на собственных ногах подымается в гору». Пока тащился, мысленно развлекал себя, вспоминая любимую историю о Везувии. Когда миссис Пьоцци в 1786 году поднималась на кратер, путешественники обычно останавливались в хижине отшельника и перекидывались несколькими словами с анахоретом, который жил там в то время (вероятно, зарабатывал честные деньги тем, что продавал лимонад или куски лавы). Обсуждая с ним литературу, миссис Пьоцци обнаружила, что отшельник — француз. Он сказал ей: «Не встречал ли я вас раньше, мадам?» (Странный вопрос для анахорета с Везувия, однако миссис Пьоцци не заостряет на этом внимания.) Да, они встречались. Вглядевшись в лицо отшельника, миссис Пьоцци признала в нем некогда модного лондонского парикмахера! Обсудив нескольких дам, посещавших его салон, миссис Пьоцци попрощалась и продолжила путь. Уходя, она услышал, как отшельник бормочет: «Ах, как же я стар — помню, когда впервые появились черные заколки!»
Жизнь удивительна и непредсказуема. Как бы хотелось чтобы и со мной на склоне Везувия случилось что-нибудь в этом роде. Увидеть бы в качестве отшельника бывшего лондонского таксиста или старого раскаявшегося издателя… Но нет, черная дорога безжалостно вела меня наверх, не давая приятной передышки. Вдруг, уже близко к вершине, я увидел силуэты женщин, поднимавшихся по воздуху в спокойной и деловитой манере: кресельный подъемник все-таки работал. Он заменил знаменитую железную дорогу Кука, разрушенную последним извержением. Вереница женщин (среди них ни единой валькирии) скрылась в тумане. Поднявшись наверх, я зачарованно смотрел, как дамы, аккуратно пристегнутые к креслу, выходили на вершину, словно это была самая обыкновенная вещь на свете. Проводники подозвали к себе свои группы и повели их к кратеру.
Словно стая маленьких любопытных птиц, мы, туристы, числом около двухсот, остановились на вершине большой груды шлака. Воздух звенел от полезной информации. Я слышал, как один гид сказал: в поперечнике кратер достигает ста пятидесяти ярдов, а глубина его — семьсот футов. Ничто не указывает на то, что Везувий до сих пор жив, за исключением фумеролей, точно таких, какие я видел на Флегреанских полях. Гиды подносили к щелям газеты, и они немедленно вспыхивали. Люди задавали сотни вопросов, но на самые интересные ответов не получили.