От слов к телу

Третье состояние — сон, о котором Левинас писал, что уже во сне происходит бессознательное собирание тела воедино, собирание, которое и делает возможным пробуждение к сознанию. И это собирание тела он определил как «позу», или «положение тела» (]а position). Сон, конечно, выключает сознание, но при этом он прямо соогаосится с местом сна. Когда Мосс писал о техниках сна как техниках тела, он, собственно, и указывал на то, что разные культуры по-разному организуют место сна. Не так, однако, важно, как именно они формируют это место, а важно то, что все они в конце концов сводятся к организации места сна.

Левинас писал: «Ложиться — это именно свести существование к месту, к положению. Место не является безразличным „где-то“, но основой, условием. <…> Сон восстанавливает отношение с местом, как с основой. Ложась, мы забиваемся в угол, чтобы спать, мы отдаемся месту — оно в качестве основы становится нашим убежищем»[838].

Во время сна мир, в котором разлито наше сознание во время бессонницы, исчезает и остается только место тела, из которого в момент пробуждения может вырасти сознание. Поза сна, таким образом, выражает это собирание Я до сознания, до интенции и до символического. Существование здесь сводится к позе (жесту), которая вписывает тело в место. Приведу еще одну цитату из Левинаса: «Через положение сознание участвует в сне. Возможность отдыхать, завернуться в себя, это возможность отдаться основанию, возможность лечь. Положение содержится в сознании в той мере, в какой последнее локализовано. Сон как уход из полноты (repli dans le plein) совершается в сознании как положении»[839].

Илл. 7.

Сказанное помогает понять «жест спящих» в фильме Лозницы. Существенно, конечно, то, что сон разворачивается на полустанке. Когда-то Мишель де Серго предложил различать место и пространство. Место определяется устойчивой конфигурацией элементов, пространство же — это «пересечение мобильностей» (un croisement de mobiles)[840]. Движение всегда производит пространство. Именно поэтому Марк Оже определил вокзал как «не-место» (non-lieu). Здесь нет места ни для кош, это пространство, через которое человек проходит[841]

. Поэтому сон как попытка вписаться в место, найти себе место в пространстве и абстрагироваться от этого пространства,

здесь особенно драматичен. Если вернуться к тому спящему из «Полустанка», о котором я только что говорил, то легко увидеть, что его тело не способно вписаться в место и что вписывание это производится камерой, группирующей его тело в композиции. То же самое можно сказать и о мужчине, который положил голову на спинку кресла, подложив правую руку под щеку и выпростав неудобно вывернутую левую (илл. 7).

Жест спящих в кино интересен тем, что он позволяет транслировать метаморфозы «сознания до сознания» (так называемого дорефлексивного слоя: движения от провала в себя к собиранию и готовности к интенциональности, к постулированию внешних объектов и совершению действий), в форме композиционного вписывания тела в место, его отношения с пространством, то есть в формах левинасовской «пассивности», когда жест не посылается во вне, не играется, не «позируется», не «значит», а является чистым «эффектом», оползанием, беззащитностью.

Рашит Янгиров

«ВЕЛИКИЙ НЕМОЙ»: ОПЫТ ПЕРВОГО ЧТЕНИЯ

Судьба распорядилась так, что вклад, который должен был внести последний по алфавиту участник юбилейного сборника, оказался посмертной публикацией из его архива. Рашит Марванович Янгиров (1954–2008) оставил более чем заметный след в истории русской филологии и киноведения нынешнего рубежа веков. Отсутствие ученого, постоянно задававшего новые требования к научному поиску, с каждым днем ощущается все острее.

Первая глава диссертационного сочинения P. M. Янгирова «Специфика кинематографического контекста в русской литературе 1910–1920-х годов» (защита кандидатской диссертации состоялась в РГГУ в 2000 г.) печатается здесь в сокращении и в редакции составителей сборника.