От Волги до Веймара

Наша оборона должна теперь строиться иначе, чем на южном берегу Дона, между Клетской и Ближней Перекопкой. Хотя здесь, на подступах к Казачьему Кургану, еще летом при первой попытке взять Сталинград разыгрались тяжелые бои, и местность усеяна стрелковыми ячейками, небольшими блиндажами, огневыми позициями и бункерами для складирования боеприпасов, но все это из-за непрерывного движения войск приведено почти в полную негодность.

Между тем установилась морозная погода. Резкий западный ветер гонит по земле снежную крупу и вихрем кружит хлопья снега. Лишь немногие бугорки выделяются на местности. Солдаты вынуждены будут занять здесь оборону на местности, не имеющей естественных укрытий. Это значит, что для пулеметчиков, выдвинутых вперед наблюдателей, стрелков и минометчиков единственным укрытием будут служить снеговые окопы. Для телефонистов и санитаров, быть может, удастся привести в порядок один-другой старый блиндаж. Снабжение полка, а также эвакуация раненых будут возможны только ночью – и это при многокилометровом пути.

То и дело советские штурмовики налетают на колонны, отходящие из Вертячего и Песковатки. Даже малейшие скопления людей уничтожаются. Нашей зенитной артиллерии не слышно, не появляется и авиация. Так проявляется наша беспомощность и превосходство противника.

Дальнейший путь лежит по пересеченной местности через песчаные дюны и заснеженные поля к виднеющимся на горизонте двум курганам, где должен находиться командный пункт дивизии. Воздух ясен и чист, можно простым глазом различить танки, которые, будто точки, движутся навстречу друг другу, останавливаются, ведут огонь и отходят обратно. Такое впечатление, как будто находишься в кукольном театре. Постепенно огромное пустое пространство начинает казаться зловещим. Невозможно установить, откуда ведут огонь наши батареи, откуда выходят танки и куда они исчезают. Только столбы дыма иногда указывают направление боя.

Дорога, ведущая к Дмитриевке, вся в воронках, нам преграждают путь клубки спутанной проволоки. Это все, что осталось от главной телефонной линии в город на Волге. Из-за воронок и проволоки мы вынуждены свернуть с дороги и отправиться в объезд по полю. Всюду валяются дохлые лошади – признак панического отступления.

Неожиданно мы натыкаемся на пункт сбора раненых. Они ждут отправки. Нас окликают, требуют, чтобы мы остановились, ибо обнаружим себя.

Весьма энергичный офицер с жандармской бляхой на груди объясняет нам, что дальше двигаться нельзя и в случае непослушания он имеет приказ применять оружие. Потом он говорит вполголоса, но очень настойчиво: «Прошу вас понять, что здесь можно удержаться только в том случае, если нас не обнаружат. Русские подвергают обстрелу все, они ведут огонь даже по отдельным солдатам. У них исключительно хороший обзор. Мы же их совершенно не видим».

Уже через несколько минут рвутся первые снаряды, так что и нам приходится надолго спрятаться в укрытие.

Наконец мы можем двинуться дальше. Через несколько километров мы обнаруживаем дивизионный командный пункт, вырытый в песчаном холме. В заброшенном убежище коптит свеча. На нас не обращают внимания. То и дело звонит телефон. Передаются боевые донесения. Поступают мольбы о помощи. Я слышу, как из трубки доносится: «Невозможно… Мы потеряли уже двадцать человек. Русские прорвались. Немедленно откройте огонь по лощине X. Южнее Песковатки свежие русские войска оттесняют нас с Донской гряды к реке».

Тревога нарастает. Особенно когда слышишь, что советские войска, умело, используя местность, стремятся занять исходные позиции, откуда они могли бы ночью ворваться в предполагаемую систему наших опорных пунктов. Впрочем, это тактика, которую мы уже достаточно испытали на себе, сначала на Ельнинской дуге, а шесть недель назад у Логовского, когда русская разведка заставила поспешно отойти не только нас, по и дивизионный командный пункт.

В конце концов, я слышу обрывки разговора, который вертится вокруг вопроса о смене. Понятно, что каждая воинская часть, которая находится здесь, на позициях восточнее Дона – после тяжелых боев и маршей внутрь котла, – хотела бы, чтобы ее сменили. Разговор идет о том, чтобы смена частей была обеспечена артиллерийским заградительным огнем. Полковник Кур, командир артиллерийского полка дивизии, нервно барабанит пальцами по столу. Ведь известно, что мы окружены и теперь надо экономить каждый снаряд.

Дивизионный командный пункт находится в окопах, почти под открытым небом. Здесь сплошная толкотня. Приходят и раненые, требуют помощи. Можно услышать, как они горячо рассказывают о боевых действиях, еще находясь во власти пережитого. До меня доносится фраза: «Так долго продолжаться не может».

В разгар этой кутерьмы появились и мы с намерением провести личную разведку местности, где предстоит ввести в бой наш полк. Когда я говорю, что хотел бы лично побывать в штабах, размещенных на угрожаемых позициях, это встречается выражением сомнения. Мы снова слышим слово «невозможно». Днем здесь нельзя сделать ни шагу. С наступлением темноты можно будет действовать.