От всего сердца

И вдруг охватила его тоска: почему он должен бежать от родимых мест, куда рвался всей душой? Родион чуть не вскочил на ноги и не забарабанил кулаком по крышке кабины: «Остановите! Я раздумал! Мне никуда не надо ехать!»

Но, точно связанный, он не двинулся с места. Степь радостно зеленела густыми всходами. Одиноко парил над лиловыми пашнями седой лунь, высматривая на земле добычу. По густой ржи металась косая его тень. «Я тоже вроде этой птицы, — подумал Родион, следя за беспокойным и бестолковым полетом луня. — Разница только в том, что не казню никого».

Как никого? Родион сжался, как под ударом, лицо обожгла кровь, и как будто что-то оборвалось внутри.

Он вспомнил полные смятения глаза Груни, строгое, отрешенное, как на похоронах, лицо отца, горькие складки материнских губ, за которыми таились близкие слезы, заплаканного Павлика.

Родион оторвал ноги от бочки и, пошатываясь, встал. Сердце стучало в ключицы. Он хотел крикнуть, чтобы стало легче, но встречный ветер мягкой ватой заткнул ему рот.

Навалясь грудью на кабину, Родион закрыл глаза, почувствовал себя слабым и опустошенным. Хотя он пытался задушить, подавить растущее чувство растерянности, ему ничто не помогало: отстаивалась в душе отравная горечь, и уже не было сил бороться с самим собой. Он вдруг понял, что наперекор всему сам себя тащит, как на аркане, в незнакомый город, к какой-то неопределенной работе и, терзая всех, обкрадывает прежде всего себя. Ведь он так любит Груню!

Неожиданно машина остановилась у развилки дорог. Из кабины высунулся шофер, озадаченно поскребывая пятерней затылок.

— Горючего нехватка, — пожаловался он, — не дотянем. Придется на ближнюю МТС сворачивать.

— Я слезу, я сейчас, — Родиону вдруг захотелось остаться одному. — Сколько тут до станции?

— Да километров восемь-десять…

Он слез и долго сидел на чемодане, тоскливо поглядывая на разбитые колеи дороги, слушая заунывное пение телеграфного столба. Падали с проводов воробьиные стайки, и словно ветром относило их на озимь.

Шуршала полынь, кланялись друг другу высокие стебли татарника. Скоро и ветер, вдоволь набегавшись, казалось, улегся у самых ног, тяжело дыша.

Но надо идти. Сиди не сиди, а когда точит тебя невидимый беспокойный червь, ты будешь искать спасения в движении, обманчиво полагая, что дорога избавит тебя от мук.

Родион шел, почти не ощущая тяжести чемодана, и скоро услышал позади стук брички.

«Хоть в попутчиках везет, и то ладно», — с горькой усмешкой подумал он.

Кучер, русоголовый паренек, сдержал гнедого иноходца, и Родион, отступив к обочине, увидел в бричке Ракитина. Белой птицей билась в его руках газета.

— Далеко?

— Да тут… — как-то неопределенно протянул Родион.

— Садись, подвезу.

Родион забрался в плетенки короб, и кучеренок пустил коня броской иноходью.

— Надолго?

— Как выйдет, — ответил Родион, не глядя на Ракитина, словно боялся, что тот сразу обо всем догадается.

После той памятной лекции, которая была для Ракнтина пыткой, он несколько раз встречал Груню и по отрывочным разговорам, по ее хмуроватому лицу решил, что у нее не все ладно с мужем, и сейчас мысленно связывал с этим отъезд Родиона. Его так и подмывало поговорить с ним обо всем откровенно, и он нервно комкал в руках газету.

— Ты ведь, кажется, не встал еще на учет? Думаешь уезжать куда-нибудь?

«И чего пристал? Вот дотошный!» — Родион нахмурился.

— На все четыре стороны!

Он сам не знал, как это вырвалось у него, хотел извиниться, но, взглянув на Ракитина, удивился его захмелевшим глазам. Ракитин кусал губы, на обветренных смуглых щеках его, казалось, резче проступили яркие, как цветочная пыльца, веснушки.

«Чего он так волнуется?» — подумал Родион и отшатнулся назад, точно от удара. Мгновенно им овладело странное беспокойство, почти беспомощность. После его отъезда Ракитин, конечно, будет стараться сблизиться с Груней, и, хотя Родион, уезжая, как бы отказывался от всего, он хотел сейчас всеми силами помешать этому сближению. Стараясь придать своему голосу будничное спокойствие, он сказал:

— В город еду… А вы куда?

Румянец на щеках Ракитина вылинял, смуглые скулы, светлея, отвердели.

— Мотаюсь уполномоченным по колхозам… Некогда газету даже как следует почитать, трясусь в бричке я не знаю; не то читать, не то спать… Но лишь бы хорошо посеять, а отдохнуть успеем…

— Наш колхоз тоже под вашим глазом? — спросил Родион, которого еще одолевала тревога.

— Вы и без уполномоченных обойдетесь, — сказал Ракитин, но, подумав, успокоил: — По пути, конечно, буду заглядывать…