От всего сердца

Уже приближался знакомый, будоражащий гул трактора, тянущего на прицепе сквозь нескончаемый, позолоченный солнцем разлив хлебов два комбайна; трещали лобогрейки; всхрапывали лошади; зычно покрикивали машинисты. Поле пестрело женскими косынками, защитными гимнастерками, бронзовыми спинами подростков.

Гордей несколько минут с высоты седла глядел на мельтешившее красками страдное поле.

Его заметили, замахали руками, и он, ласково потрепав по шее коня, поехал краем полосы, то и долю останавливаясь, здороваясь с лобогрейщиками, вязальщицами, косарями.

Вытерев потные лица и улыбаясь, они протягивали загорелые руки, и Гордей, отвечая на крепкие рукопожатия, загадочно подмигивал.

— К вечеру на стану будьте, дело есть, — и бережно касался ладонью кожаной сумки.

И там, где он появлялся, казалось, сильнее стрекотали жнейки, точно маленькие буксиры, яростно работая колесами, пробиваясь через неутихающий золотой шторм, проворнее погоняли лошадей подростки, отвозившие снопы к скирдам, быстрее мелькали руки вязальщиц. И не успеешь оглянуться, как уже вырастают на светлой стерне пушистые папахи суслонов.

Лишь иная молодайка оторвется на миг, распрямит спину и грустным любовным взглядом проводит верхового: вот так бы и ее ненаглядный ладной солдатской выправки мужик мог проехать мимо и поймать ее истомленный зноем взгляд, мог бы проехать, если бы не остался лежать где-то в чужой земле… Вздохнет солдатка, сожмет покривившиеся губы, качнется к колосьям, и снова жаркая кровь прихлынет к ее лицу…

А Гордей ехал дальше и радовался. Все сегодня виделось как-то иначе. Не письмо ли было тому причиной?

У другой полосы он увидел неторопливо, но ровно шагавших с крюками косарей. Они двигались навстречу лобогрейкам, беспоясые, темные от загара, с непокрытыми головами.

Ветер надувал пузырем рубаху у гибкого, плечистого Матвея Русанова, шевелил серебристую бороду Терентия Васильцова — крепкая наша сибирская порода! — задирал и без того ершистые волосы Вани Яркина.

Шеренга косарей покачивалась зеленоватым плетнем — такое было засилье в ней фронтовых гимнастерок, — и, хотя косарей разделяли порядочные прогоны, издали казалось, что они почти касаются друг друга плечами.

«Ах, дьяволы, как браво идут! Ровно на параде выступают!» — подумал Гордей и, подъехав сзади, гаркнул на все поле:

— Здорово, мо-лод-цы!

Ему ответили разноголосо, невпопад:

— Здравствуйте, товарищ гвардии старшина!..

— Ну, то-то!

Все, как один, они обернулись к нему. Мерно поднимались от глубокого дыхания их груди, блестели обветренные лица и разморенные зноем глаза.

— Аж завидки берут, красиво робите! — слезая с коня, сказал Гордей.

Косари окружили его. Он вынул кисет, к которому сразу потянулись десятки рук, чуть дрожащих от напряжения. Запахло терпким дымком, крепким мужским потом.

— А ты помахай с нами, парторг, она, зависть-то, и пройдет, — радушно улыбаясь, проговорил Терентий.

— Да уж обязательно, куда от таких молодцов денешься?

Гордей встретился взглядом с тревожными, выжидающими глазами Вани Яркина.

— Ну, как там, Гордей Ильич?

— На полном ходу дело! Не нынче — завтра жди, пригласят тебя на завод, будешь с инженером свой плуг ладить… Хвалили тебя в крае. Башковит ты парень, что и говорить! — Гордей Ильич положил на плечо Яркина свою руку. — А пока для колхоза хоть три нормы выжми, постарайся.

— Я и так… — не скрывая своей радости, сказал Яркин и оглянулся на косарей.

Они смотрели на него удивленно и ободряюще.

Небрежно разминая плечи, подошел Матвей Русанов. Его меченное редкими оспинами лицо словно было облито закатным огнем.

— Ну как, бригадир, дела?

— Пока жаловаться нельзя, Гордей Ильич…

— Значит, под силу тебе такое подразделение?

— А это уж каковы родители, таковы и детки. — откуда-то из-за плеча сына вынырнул Харитон, черный от загара, как облупившийся пенек.

— А-а, старая гвардия! — протянул Гордей Ильич. — Что же, не хаю, доброе у тебя племя! — Он поманил старика поближе и, когда тот, прикладывая к уху темную ладонь, придвинулся вплотную, заговорщически поведал ему: — Наведайся к горнопартизанцам, поживи у них денек-другой в саду… Говорят, такой развели, что на весь край заметный стал!.. Если душа загорится на такое дело, у себя начнешь. Я сегодня место удобное приметил…

— Я на веку-то своем все делал, а дело, оно так: начни его всерьез — и душа прикипит. — Харитон сощурил белесые глаза, почесал куцую бороденку. — А насчет того, чтобы секреты выведать, лучше меня тебе не найти: я хоть и на ухо тугой, зато на глаза хитрый…

Матвей, улыбаясь, глядел на отца.

— Ты бы, тятя, хоть не хвастался этим. А то какое же тогда, выходит, у нас племя?

— А мне стыдиться, парень, нечего. Моя хитрость не во вред людям.

Старик подхватил парторга под руку и отвел в сторону:

— Слышишь-ка, Гордей, правду ай нет народ поговаривает, будто в соседнем колхозе письмо важное пишут? А мы, что ж, отстаем?

— Не бойся, не отстанем… Сегодня на стану об этом будет речь.