Отава

Анюта начала уже жалеть, что заварила такую кашу. Не надо было трогать человека с места. Лежал бы дотемна, а ночью спокойно увели его куда надо. Посокрушалась и над кочетком, которого ощипывала на завалинке. Сизый как дым, с роскошным гребнем и длинными ногами. За бойкость и охочесть до кур отметила она его еще с лета: думала оставить на завод, вместо старого, обленившегося петуха. «И попался, скажи на милость, под руку, дьявол», — ругала кочетка.

Придумала она зарезать птицу — ловчее замести следы. Скрылись Галка и Ленька в садах, уводя раненого, взяла ножик, сыпнула ячменя возле сарая, скликая кур. Гребанула рукой и, не приглядываясь, отхватила голову. Дала обезглавленной жертве вволю накувыркаться. За ноги демонстративно пронесла его до крыльца, засевая песчаную дорожку кровяными брызгами. «Нюхай, собачий сын, — злорадствовала она. — Где тут людская кровь, где кочетиная». А улеглось на душе — и выявила свою промашку.

Ленька вскоре вернулся. На выжидающий, тревожный взгляд матери ответил:

— В камышах, в лодке… Дед Ива с ним. Стемнеет, в Панский сад переберутся.

Не просто выболтал матери на радостях, а посвятил как единомышленника в очень важное для него и всех друзей дело. Этим самым она с ними заодно. Анюта так именно и поняла. Обрадовалась в душе.

— А ежели на хутор, а? К тетке Явдошке. В Панском… Это ж под носом, наскочит воронье…

Присел Ленька на завалинку; тер лоб — почувствовал головную боль.

— Дорога тряская, — ответил после долгого молчания. Зло сдвинул брови, пояснил — Операция срочная нужна: пуля в нем. Одну вынул доктор, а другая глубоко… Никишка наш постарался.

Прямо в таз, в перья, выпал из рук Анюты кочеток. Ойкнула, доставая его за ногу; оглядывала с особым интересом, жаловалась:

— Колодочек, мать моя. Было б же, дуре, летошнюю курицу зарезать. А с этого какая наварка? Жрал, жрал, а синий весь, как пуп.

Глядя, как у матери скорбно сжались губы, Ленька пожалел, что сообщил ей эту новость. Отвлекая ее от тяжких дум, поведал то, чего и вовсе рассказывать не следовало бы.

— Галка в Зимники отправилась… Может, там в больницу сумеем устроить.

Встал резко с завалинки, потемнело в глазах. Оперся рукой о стену.

— Голова что-то…

— Ступай на веранду. Там и постель.

— Да я не спать… Полежу.

Лег вниз лицом, обнял подушку по ребячьей привычке; под шорох тополиных листьев заснул.

Вечером разбудила его мать. Ах, хорошо! За все ночи, казалось, отоспался. Умылся из кадушки в палисаднике дождевой водой. Стоял уже на крыльце, растирая спину рушником, как у ворот на полном скаку остановилась группа всадников. В калитку вошел Никита, за ним — Воронок и еще несколько полицаев. Не дожидаясь команды, двое нырнули в палисадник, а Воронок с остальными обогнул дом со двора. «Четко действуют, по плану», — отметил Ленька.

Никита подошел к нему вплотную. Хлопая черенком плетки по ладони, спросил:

— Не ждал?

— Ждал. С полудня самого… Вздремнул даже… Забавным показался Никите ответ брата. Кивнул за угол, куда скрылся Воронок, сказал недовольно:

— Воронок все… Хотел и вовсе ночью…

Глядел Ленька ему в переносицу, согласно кивал.

— У него опыт богаче твоего. Ночь для черного дела сподручнее.

Отставленная нога Никиты стала чаще отбивать по каменной плите, врытой у крыльца. Сошел с колеи, напрямую понес:

— Хватит дуру трепать! Где он? На чердаке или под полом?

— Кто?

— Большак.

— Какой еще Большак? — Ленька удивился. Никита обжег его взглядом.

— Вот и я так думаю… Он такой же «Большак», как и «Скиба». «Волга», «Волга», але!..» А «Волга» не отзывается. Гм, жаль, что я тогда еще на мушку его не посадил… Мы с Воронком лежали рядом, в кустах… В Озерской вон полосе. Что? А Жульба вам не растрепал? Он подбегал к нам… Даже лежал смирно, пока этот… Большак тряс свои наушники. Ты его позвал.

Для Леньки это было ударом. «Вот оно самое…» — подумал о том, что сгубило Андрея.

Достал Никита из нагрудного кармана гимнастерки сигарету, кинул небрежно в рот, но не удержали потрескавшиеся, обветренные губы. Подхватил ее у земли. Облизал губы, размягчил. На этот раз взял сигарету крепко, надежно. Прикуривая, не сводил с Леньки насмешливых глаз.

Подошел Воронок. Показал пустые руки. Никита задымил чаще, на скулах ворохнулись желваки.

— Сорокин! — позвал он негромко.

Как собака на зов, из палисадника вынырнул голубоглазый парнишка с рассеченной, видать, еще в детстве, верхней губой. Вытянулся перед начальством. Никита не торопился повелевать. Жадно тянул сигарету, хотел выкурить ее до конца. Воронок не перебивал; казалось, они поменялись на этот раз ролями.

Поймал Никита Ленькину усмешку, выплюнул окурок, полез в кобуру. Локтем оттолкнул брата, поднялся на веранду. Воронок и голубоглазый двинулись за ним. В руках у Воронка пистолет и карманный фонарик. Чуланную дверь Никита открыл ногой. Но порог переступил первым Воронок.

Слышал Ленька, как в чулане двигали они ящик, поднимали крышку в подполье. И знал, что там, под домом, никого нет, а сердце все же колотилось. Унимая озноб, с ожесточением растирал рушником спину. Из кухни, сцепив на животе руки, с испугом наблюдала мать.