Отблески солнца на остром клинке

3. Бежать и не оглядываться

Через три года после государственного переворота в Гриалии (настоящее время)

– Сночуй у нас, Зорунка! – ещё раз предложила дородная женщина, протягивая девушке корзинку с тёплыми пирожками, укутанными в полотенце. – Поздно уже, а тебе лесом идти.

Зорунка – подруга её средней дочери – откинула за плечо богатую льняную косу:

– Матушка велела возвертаться, так что пойду уж, а то пирожки простынут. Да и не лес там – так, перелесок. Недолог путь, до ночи одолею.

– Ну, как знаешь, – проворчала женщина, продолжая глядеть неодобрительно. – В Тирсарах вон, сказывают, веросерк завёлся.

– Да ну, маменька, – вмешалась дочка, – не пугай Зорунку, веросерки отродясь из сказок в наш мир носу не казали!

– Не казали, а девку тамошнюю кто-то задрал, пока она по ягоды ходила и от подружек отстала. Нашли только спустя ночь.

– Так, может, медведь? – пожала плечами Зорунка.

– Может, и медведь. Вот только вспороли её от чресл до горла ровнёхонько, рёбра выворотили и сердце вынули. А чтобы зверь её грыз – так и нету на то следов.

– Девку-то, часом, не Амринкой звать? – усмехнулась дочка, боязливо передёрнув плечами. – Коль она, так и не бывало у неё сердца отродясь. Скольких парней измучить за свою весну успела!

– А ты не зубоскаль на чужое-то горе, в наш двор накличешь! – цыкнула на неё мать. – От Тирсар до нашей Малой Ульчи рукой подать. Может, всё-таки переночуешь? – перевела она взгляд на дочкину подругу.

– Да нет, тётушка, пойду я. Пирожки стынут.

Лесок и правда был невелик, а сразу за ним – родная деревня, Большая Ульча. Под сенью деревьев сумерки казались гуще, а подступающая осень – ближе: под ногами вовсю шелестело золото бирши – она начинала сбрасывать листья раньше прочих, ещё с августа. Зорунка шла, шурша по ним длинным подолом, и по сторонам старалась не глядеть: а ну как в полумраке примет корягу за чудище? И так боязно. Хотя чего бояться: этой тропкой она ещё в детской рубашонке в гости к соседям бегала, черницу тут собирала и песни пела, вторя птичьим трелям. Но сейчас в лесочке стояла глухая тишина, какая воцаряется, когда день перекатывается в ночь, а лето – в осень. Зорунка перехватила тяжёлую корзинку в другую руку и тихонечко запела – всё ж веселее. В просветах меж ветвей уже мигали огоньки, затепленные в окошках деревенских домов. «Вот и добралась», – улыбнулась Зорунка, вновь перехватывая корзинку.

Вдруг откуда-то, словно принесённый невесомым ветерком, прилетел звук: тонкий, на грани слышимости, похожий на манок, каким охотники подзывают псов. Зорунка остановилась и, затаив дыхание, вслушалась. Но кругом стояла всё та же глухая тишина. «Померещилось? Иль в ушах с устатку звенит?» Она подождала немного, но звук так и не повторился. Зорунка двинулась дальше, на деревенские огни. Листья шуршали под её башмачками, разлетались, сметаемые длинным подолом, завивались в маленькие смерчи. Протяжный и заунывный зов манка повторился, и теперь Зорунке точно не почудилось. Она остановилась, и тут будто невидимая рука провела по опавшим листьям, смахивая их с обочины прямо на тропку перед девушкой.

– Что за диво? – прошептала Зорунка. – Вроде ж и ветру-то нет…

Она помялась с ноги на ногу, не решаясь переступить нанос из листьев, перехватила корзинку. Вновь глянула на деревенские огоньки, по-птичьи рассевшиеся на ветках, и подхватила подол.

В этот раз манок прозвучал ещё ближе и тоскливей, и у Зорунки аж сердце захолонуло. Листья взвихрились, поднялись высоко, заметались, зашелестели чужим, страшным шёпотом, подняли с земли мелкие веточки и клочья мха. «А ветру-то так и нет…» – отстранённо подумала девушка, остекленело таращась на лиственные вихри, что становились всё плотней и плотней.

Что-то росло внутри них, невидимое, бестелесное. Оно дышало в лицо Зорунке густым и красным, смотрело хищно и бесчувственно – живые так не смотрят. Манок пел призывно, холодно и страшно. Нужно было бежать, бежать и не оглядываться, бежать до деревенских огней – они уж так близко, рукой подать! Но девушка всё стояла и смотрела, смотрела, не в силах сдвинуться с места, пока корзинка не выпала из её дрожащих пальцев, рассыпав тёплые ещё пирожки Зорунке под ноги. И тогда она метнулась, что есть сил, но не к деревенским огням, а назад, в сгущающийся сумрак перелеска.

***

– Эту не бери, кириа. – Кавьяльный отпихнул тощую, красную в бурый крап морду молодого кавьяла, высунувшуюся в щель над затворкой загона. – Дурная она. Да и окрас – будто кровью забрызгали. Добра не принесёт. Вон того возьми, хороший!

Кавьяльный провёл Тшеру по засыпанному сеном проходу дальше, приоткрыл дверцу стойла.