Отблески солнца на остром клинке

– Ты ведь знаешь, кто ты? – наконец спросил Ярдис.

Каннам очень долго не отвечал, а потом спросил:

– Отец наирей рассказал или сам догадался?

– Римар. А что, отец наирей тоже знает?

– А ты думал, братья заметят, а он – проморгает? Хм! Обо всём знал с самого начала. И про свирель тоже.

– Но… Как же он позволил?

Каннам покривил губы в вымученной улыбке.

– Силком к покаянию не призовёшь, – хмыкнул он. – Отец наирей приглядывал, чтобы не зашло слишком далеко, и ждал, когда я сам с повинной приду. Свирель я выбросил, кстати. – Он кивнул вниз, и Ярдис различил по ту сторону стены разбитую глиняную птичку. – А ты чего распунцовелся весь?

– Я… должен повиниться. Всё это время отец наирей обо всём знал и не взыскивал, всё ждал, пока мы одумаемся и сами принесём ему покаяние…

– И как, ты одумался?

– Я виновен. Вместо того, чтобы помочь тебе смотреть зорко, я сам едва не заблудился, слепо следуя за песней твоей свирели. Пойдём, Каннам, пойдём к отцу наирею, он так долго нас ждал! – Ярдис умоляюще схватил друга за запястье, но тот не шелохнулся. – Снимем с сердца груз близкого отступничества и вернёмся на тропу, преисполнившись намерения достичь вершины и…

– Если скажешь: «принять великое благо Первовечного, сбывшись в Йамаранах», клянусь, я сброшу тебя вниз со стены! – зло отозвался Каннам. – Мне опостылели твои фразы из священных текстов. Когда ты научишься думать своей головой, Ярдис? Ты не тупое животное, которого ведут на скотобойню. Ты человек, и жизнь у тебя одна – здесь и сейчас, а не в куске заточенного железа! Хочешь всю её потратить на цитаты?

Ярдис потрясённо смотрел в перекошенное негодованием лицо друга и не мог подобрать слов.

– Я устал хоронить своё сердце! – шёпотом выкрикнул тот. – Я хочу просто быть, и у меня не осталось сил на это бесконечное становление… Оно всё равно закончится смертью, Ярдис, – горько уронил он. – Потому что полнит арух не только молитва, учёба и тренировки. Полнит арух в первую очередь жизнь – наша жизнь, прожитые чувства, приобретённый опыт, собственные мысли, а не заученные выдержки из пыльных книг! Сама жизнь делает человека человеком. А жить нам здесь не дают. Поэтому и арух наш в Йамаранах будет не полномерен, как внутренняя человеческая суть, а сух, как стрекозиное крылышко. Понимаешь?

Ярдис по-прежнему не находил слов. Да что там – он не находил даже мыслей, просто смотрел на Каннама распахнутыми, полными отчаянья глазами и качал головой.

– Ты запутался, брат, – наконец выдавил он. – Ты запутался, а я не заметил вовремя, не протянул тебе руку… Идём к отцу наирею! Он обязательно поможет. Завтра ритуал…

– Ты иди, – прервал Ярдиса Каннам, и его лицо вдруг сделалось отстранённо-спокойным. – Ступай, я приду следом.

Ярдис ещё пару мгновений смотрел в его потухшие глаза, а потом спустился со стены и направился к келье отца наирея.

5. Плотские утехи

Через три года после государственного переворота в Гриалии (настоящее время)

Талунь стояла на плодородных землях, окружённая зерновыми полями и яблоневыми садами, и уж давно переросла бы в небедный город с отлаженными торговыми маршрутами, если бы не её близость к северной границе Гриалии и опасное соседство с Ишан-Домбаром – землями кочевого харратского народа. Харратов не привлекали ни яблоки, ни хлеб: поговаривали, что они не признают иной еды, кроме мяса, а их воины – шурви – едят его сырым, с ещё неостывшей кровью. Но торговые обозы, гружёные тканями, оружием и драгоценностями, а также толстые кошели торговцев харратов ещё как привлекали, поэтому с сетью торговых маршрутов у Талуни не сложилось – ни один богатый обоз не рисковал приблизиться к границе. В деревню заезжали разве что отдельные, уже поощипанные на других ярмарках торговцы в сопровождении охранников, и особенных ценностей с собой не везли, а вот талуньское яблочное вино закупали для перепродажи в других городах.

Особенно яро хартуг[1] со своими шурви разгулялся по чужим землям в последние годы перед государственным переворотом в Гриалии и в первый год после него. Сейчас стало потише, но народ окраинных земель всё равно опасался и старался без нужды в них не наезжать: харраты могли перерезать всю деревню без всякой наживы, принести свежую кровь в дар своим Шафарратам[2].

Самыми уязвимыми были маленькие бедные деревеньки, защищать которые никто не спешил. Однако большинство из них превратилось в головешки ещё в годы харратского разгула. Те же, что покрупнее, придумали нанимать йотаров[3] для защиты от находников, в обмен на регулярное подношение дани.