Отчий край

- Повезешь какой-то военный груз. К нам его сегодня орловцы доставили, а дальше мы должны его везти.

- А я не повезу, у меня отец всего неделю назад начальника милиции на Уров возил. С одного быка семь шкур вам нечего драть.

- Это уж твое дело. Можешь хоть сейчас идти к председателю и отказаться.

- У него откажешься, как же! - вздохнул обреченно Зотька и поднялся на ноги. - Пойду отца обрадую. Мы ведь завтра овес сеять собирались. - Он взял стоявшую на завалинке гармошку, заиграл и рыдающим голоском подтянул:

Играй, играй, моя тальянка,

Катись, катись, моя слеза...

Когда он ушел, Ганька подсел к Вере и спросил:

- Можно с вами посидеть?

- Сиди, мне-то что, - недовольно бросила девушка и отвернулась.

- Что ты, Верка, отвертываешься? - рассмеялся Костя Косых. - Вон как ловко Зотьку он выставил, чтобы рядом с тобой посидеть.

Парни и девки засмеялись. Смущенный Ганька стал оправдываться:

- Да ведь я Зотьке правду сказал. Назначил Семен Евдокимыч отца его в подводы. Я и шел к ним, чтобы сказать об этом.

- И говорил бы тогда отцу, а не Зотьке, - сердито оборвала его Вера и обратилась к подругам: - Ну, девоньки, пора и по домам!.. Хорошо рядышком с секретарем сидеть, да только завтра вставать чуть свет.

- Посидим еще. Куда ты торопишься? - попробовала уговорить ее Анька Носкова.

- Рада бы, да не могу. С утра капусту садить будем. - И, бросив на Ганьку колючий взгляд, она поправила на голове платок, притворно зевнула и ушла.

- Вот недотрога! - посочувствовал Ганьке Костя. - К ней, паря, подход нужен.

- Да что ты привязался с ней ко мне! Пусть проваливает, не больно я нуждаюсь в таких.

- Вот я скажу ей, что ты про нее говоришь! - пригрозила ему Анька. Посмотрим, что тогда запоешь. - И тут же попросила: - Проводи меня за попутье.

- Хорошо попутье! - рассмеялся Костя. - Ему в один конец, а тебе в другой. Ты что, отбить его у Верки захотела? Смотри, она тебе глаза выцарапает.

Разъяренный Ганька подошел к Косте, схватил его за ворот рубахи:

- Заткни свою скворешницу, Котька. Я могу и по морде съездить.

- Вот тебе раз! И пошутить нельзя, - разобиделся Костя и, показав на уходящую Аньку, сказал: - Иди провожай, если-хочешь.

- Эх ты, друг! - хлопнул его по плечу Ганька. - Сам уж лучше иди, я тебе не помеха...

Назавтра Ганька с назначенными в комиссию по нарезке сенокосных пайков Симоном Колесниковым, Матвеем Мирсановым и Герасимом Косых поехали осматривать дальние покосы за Ильдиканским хребтом. Стояло яркое солнечное утро, когда они двинулись из поселка на север, где синели одна выше другой крутые сопки.

Нагретая солнцем мягкая и пыльная дорога тянулась по длинному переулку, слева от которого были дворы и гумна, а справа огороженные плетнями капустные огороды. В огородах всюду виднелись женщины и девушки в белых кофтах, в красных кумачовых платках, на которые пошла мода этой весной.

Еще издали Ганька увидел в одном из огородов Веру. В руках ее сверкала лейка из белой жести - она поливала капусту. Ганька остановился, слез с коня и сделал вид, что подтягивает подпруги седла. Ему хотелось встретиться с Верой наедине, без свидетелей. Когда казаки миновали Веру, он молодцевато вскочил в седло, приосанился и понесся вдогонку.

Но он плохо рассчитал. Там, где ему нужно было остановиться, в проулке оказался кочковатый зыбун. Конь на всем скаку споткнулся об одну из кочек и упал на колени. Ганька вылетел из седла и вонзился в кочки на целую сажень впереди коня, оглушенный и глубоко несчастный. Какое-то мгновенье он лежал, соображал - жив или нет. Услыхав ненавистный в эту минуту знакомый смех, он поднялся на ноги, поднял пинком коня, вскочил на него и резанул без жалости нагайкой.

- Эх ты, писарь! - донеслось ему вдогонку.

Он думал, что казаки ничего не заметили, но и здесь его ждал жестокий удар. Симон сразу же осведомился:

- Ну, земля в проулке мягкая?

А ехидный Матвей добавил:

- Однако на том месте ключ ударит. Не придется больше Козулиным за водой на речку ходить.

- Ключ, кажись, уже ударил. Только не водяной, а чернильный. У него ведь вся штанина в чернилах.

И здесь только Ганька увидел, что левая штанина его украшена от кармана до голенища сапога фиолетовым лампасом. Он сунул руку в карман и вытащил оттуда осколки завернутой в бумагу чернильницы, которую взял с собой, чтобы записывать в тетрадь названия лугов и количество сенокосных делян на каждом из них.

- Эх, Ганька, Ганька! Бить тебя некому, - сказал молчавший до этого Герасим. - Чернильницу возить не научился, а джигитуешь. С такой джигитовкой мог ты запросто без головы остаться.

- Да, толкуй тут про голову! - горько размышлял ко всему безучастный Ганька. - Пропащий я теперь человек. Верке лучше и на глаза не показывайся. И надо же было такой беде случиться.