Отдайте мне ваших детей!

— В своей нужде и бедствиях я часто думаю о нашей жизни в гетто.

Я думаю о разрушенных святынях, о том, как нас принуждают есть трейф, и о том, что нам не позволяют соблюдать заповеди субботнего дня. Но одно они не могут отнять у нас — священную мудрость учения Талмуда и пророков.

«Если не будете вы тверды в вере, вы не сохранитесь…»

Так говорит Господь; снова и снова Он являл твердость к Своему народу, наказывал за то, что он не следовал Его предписаниям, уничтожал его города и изгонял в пустыню.

Но какие бы тяжелые испытания ни посылал Он нам, всегда оставалось то, что позволяло заново возвести стены Иерусалима, и это нечто было — вера. Пророк Йешайа знал это. Поэтому он назвал своего сына Шеар-Яшув — Тот, Который Вернется. Наш горячо любимый господин презес тоже знает это. Он, смиреннейший из всех, знает, каково это — быть призванным лишь затем, чтобы послужить орудием.

Поэтому он решил: вся будущая власть должна перейти тебе, и ты будешь Оставшимся.

И твое имя станет Шув — Тот, Который Вернется, тот, кому ничто и никто не сможет помешать, тот, кто переживет нас всех…

Сташек потом много думал над словами Моше Каро. Но больше всего его поразило, как Моше Каро сказал о господине презесе — что он не более чем орудие; не имея под рукой бумаги и пера, он в своем воображении нарисовал себя сидящим на высоком троне, а отец беспомощно ползал у его ног. И, видя могущественного отца униженным, он испытал удовлетворение столь глубокое, что пришел в себя, только когда Моше Каро — снова привычно-кроткий — закрыл и запер дверь, ведущую на галерею, задернул драпировкой священные книги, которые должен был показать, и своим совершенно обычным голосом сказал: надо вернуть ключи дежурным.

* * *

И вот произошло то, к чему все подсознательно готовились.

Председателя задержали в администрации Лицманштадта.

Когда Регину известили об этом, она застыла, словно сам воздух вокруг нее превратился в стекло.

— Господин председатель просил передать, что опасность ему не угрожает, — сказал доктор Миллер, который приехал из секретариата в новое жилище Румковских на Лагевницкой, чтобы сообщить новость. — Это не как с Гертлером. Разговор с немцами пойдет исключительно о распределении продуктов.

Но Сташек ясно видел, как Регина дернулась на словах: «Это не как с Гертлером».

* * *

Большинство голов председателя имело отношение к власти. У этих голов были внимательнейшие глаза, а брыли и складки подбородка были жесткими и неподвижными, словно вылепленными из гипса. Но были и головы круглые, как луна, с китайскими глазами-щелочками и ртом, растянутым в коварной улыбке, словно что-то притаилось во рту и готово выскочить и ударить того, кто скажет слова, которые председателю не хочется слышать.

Улыбки председателя походили на его руки: улыбка была инструментом — улыбкой он отдавал приказы.

Если только он не смеялся, чтобы показать, что доволен. Тогда он нарочито хлопал себя по коленкам и сгибался. В такие минуты появлялся взгляд — согласный взгляд милой и угодливой головы, которой Сташек научился бояться больше всего.

Совсем без головы Сташек видел председателя всего два раза.

В первый раз это произошло, когда председатель сидел в своей клетке и смотрел на Сташека, словно хотел, чтобы тот подошел и отпер дверцу. В другой раз — когда немцы пришли за Гертлером. В тот день Сташек по ошибке подошел к комнате, в которой председатель устроил домашний кабинет. Он увидел, что председатель лежит на спине на диване; рот открыт, колени прижаты к груди, как у ребенка. Лицо во сне было настолько застывшим и неподвижным, что Сташек решил — у живого человека не бывает такого лица и тела. Нет, председатель не умер — но так он будет выглядеть, когда все-таки умрет.