Литвинович снова занялся трудоустройством, ездил на собеседования, но в итоге осел дома на хозяйстве. Рассеянный и безразличный, забывчивый и безынициативный сотрудник никому не был нужен. Двое детей и двое взрослых – большие расходы, жена нашла вторую работу и еще где-то полставки, Олег же, вялый и обессиленный, занимался домом и бытом, как мог. Он должен своей семье, поэтому «через не могу» заставлял себя вставать и делать то, что требуется. Он ненавидел себя за то, что не оправдал надежд, не стал для своей семьи опорой, стабильным источником благосостояния, превратился в обузу. Он больше не приносил радости ни любимой жене, ни любимым детям. И даже саму любовь больше не мог испытывать. Не чувствовал в себе ничего, кроме безысходного беспросветного мрака, и этот мрак высасывал из него последние силы. Олег испытывал отвращение к себе и хотел умереть, но понимал, что самоубийство не принесет близким облегчения, а, наоборот, добавит горя, ведь они не только потеряют сына, мужа и отца, но и станут мучиться угрызениями, корить себя за то, что не смогли помочь, удержать, вылечить. Он и так виноват перед всеми, зачем усугублять…
Спать ложился вместе с женой, лежал тихонько, но сна не было. Вставал, стараясь не шуметь, одевался и уходил на улицу, бродил по микрорайону или тупо сидел на скамейке. Возвращался часам к четырем, и только тогда удавалось заснуть, тяжело, с путаными горькими сновидениями. Света знала, что он уходит. Уходит каждую ночь. Не сердилась, не скандалила, только вздыхала и гладила по плечу или спине.
– Пойди к врачу, – говорила она, – то, что с тобой происходит, – это химия, с ней невозможно справиться усилием воли. Это болезнь, а не слабость. Тебе нужно лечение.
Олег молча отворачивался, ничего не отвечал. Хватит с него таблеток. И без них тошно. Он даже перестал хотеть, чтобы ему стало лучше. Он вообще ничего больше не хотел.
Сегодня он, как и всегда, сидел на скамейке в соседнем дворе. Тишина не была полной, рядом трасса, Третье кольцо, машины проезжают круглосуточно, и на шорох за спиной Олег внимания не обратил. Почувствовал прикосновение грубоватой ткани к шее и челюсти и почему-то мгновенно понял, что сейчас умрет. «Вот и хорошо, – успела промелькнуть последняя мысль. – Вот и слава богу. Наконец-то».
Зарубин
Самыми противными казались последние два дня, вчера и позавчера. И когда накануне Ромка Дзюба вернулся из Следственного комитета после свидания с Барибаном и сказал, что «барин вполне доволен и уверен в правильном решении судьи», Сергей Кузьмич смотрел в завтрашний день даже с некоторым оптимизмом: хуже уже не будет, потому что некуда. Но завтрашний день как-то незаметно превратился в сегодняшний и надежд не оправдал. В шесть утра Зарубина телефонным звонком выдернули на труп.
Еще один. С запиской, оповещающей о третьей попытке. Злой и взвинченный, полковник первым делом позвонил Дзюбе, потом наспех побрился, выхватил из холодильника первое, что подвернулось под руку, и сунул в рот, не особо вникая, что это вообще было.
На месте происшествия уже работала дежурная группа; следователь, грузная женщина с симпатичным лицом, под диктовку судмедэксперта писала осмотр трупа. Увидев Зарубина, кивнула ему и сказала:
– Барибану уже сообщили, едет.
Сергей с ужасом подумал, что вся работа, сделанная «под арест Очеретина», пошла псу под хвост: третье убийство совершено, когда Матвей находился под стражей. Судья об этом вряд ли узнает, если его специально не поставить в известность. Ну, в крайнем случае, можно списать на подражателя. У серийных убийц всегда появляются подражатели, если не принять меры к удержанию информации. Но меры-то они приняли, так откуда подражателю взяться? Еще хорошо работает версия сообщника, который совершает новое, уже ненужное, преступление, чтобы поставить под сомнение причастность арестованного напарника, у которого на последний эпизод самое железное алиби из всех возможных.
Барибан появился минут через десять после Зарубина, хмурый и помятый. Сразу отозвал Сергея в сторонку.
– Трясешься? – процедил он сквозь зубы. – Не трясись. Все будет, как надо. Очеретина закроем и подержим, пока вы там свое дерьмо не разгребете. Не тебе одному указания сверху поступают, все под богом ходим. Где твои орлы? В теплых гнездах орлиц обихаживают?
– Дзюба сейчас будет.
– Один? А остальные?
– Пока одного хватит, здесь и дежурных выше крыши, участкового подогнали. Нечего толпу создавать.
– Тоже верно. Личность установили?
– Да, Олег Литвинович, жил в доме неподалеку. Жена, двое малолетних детей. И ДТП в анамнезе. С женой сейчас опера разговаривают.
Николай Остапович недовольно фыркнул.
– Поймаете мне этого народного мстителя – я лично ему ноги-руки поотрываю. Ладно, работай, пойду с коллегой разберусь.
Как только приехал Роман, Зарубин сразу спросил:
– Как думаешь, Литвинович – наш?