Отец

Стоял тот ранний, еще полусонный в магазине час, когда народу было совсем немного, почти одни старухи, и никто из них ничего не покупал, а все только переходили от прилавка к прилавку, к чему-то чересчур внимательно, так, будто впервые видели и уходящие к потолку пирамиды из латунных банок с «завтраком туриста» и трехэтажные ряды маринованной свеклы в литровых стеклянных, — приглядывались, посматривали значительно на стоящих парами сплетничающих продавщиц, тянули шеи, чтобы заглянуть в проемы дверей за их спинами, в незримую глубину подсобок, где шоркали по цементному полу тяжелые ящики и раздавались то деловитые, а то дурашливые голоса грузчиков… Грякали потом где-то внутри металлические двери, клацали запоры, с улицы доносилось от грузовика надсадистое подвывание прогазовки, громче делались разухабистые крики грузчиков, и для старух, медленно кружащих вдоль прилавков, это был как бы особый знак, все они спешили поближе к кассе, но очереди не занимали, а так, только поглядывая друг на друга, прохаживались… Ничто, однако, не менялось вокруг: пышнотелая, с высокой прической, недоступная, как королева на троне, кассирша, сложив руки на груди, не то чтобы равнодушно, а даже как бы надменно глядела куда-то в сторону, и, потоптавшись вокруг да около, старухи снова разбредались в разные концы магазина.

Громов, уже несколько минут упорно делающий вид, что он все рассматривает пряники, невольно вздохнул. После смены тут начнется столпотворение, мести будут все подряд, за пачкой соли можно час отстоять, а сейчас бери — не хочу!

Ясно, что старухи скучают без дела, тут бы и подкатиться, да только с кого начать?.. Как?

Но тут ему повезло.

Все, кто был в магазине, снова вдруг поспешили к кассе, и на этот раз даже в очередь вытянулись. Он тоже подошел, пристроился последним. И все стояли пока молча, чего-то ждали, словно не решались побеспокоить все так же надменно глядевшую куда-то в сторону кассиршу.

Момент был самый подходящий, и он решился.

— Это вот, — буркнул вроде бы ни к кому не обращаясь. — Если у маленького — желудочек?..

Стоявшая перед Громовым полная в бежевом потертом пальто пожилая женщина с толстыми ногами в вязаных домашних носках над высокими калошами даже не обернулась, скорее всего не расслышала, зато быстренько глянула на него другая — с простым крестьянским лицом, но одетая во все модное, правда, уже ношеное, старенькое, наверное, дочкино.

— Если только начался, — ответила мягко, — можно чаек некрепкий, такой, чтобы малыш потом уснул. Или марганцовочку. Тоже такую, слабенькую.

— Четвертый день, — сказал Громов.

И тут они почти все отвернулись от кассы, словно затем, чтобы получше рассмотреть Громова.

— Четвертый день, пора уже что-нибудь покрепче…

— А сколько малышу?

— Тут приноровиться надо, кому че.

Ближайшая соседка Громова вдруг обернулась — у нее был печальный взгляд, под глазами иссиня-желтые круги.

— Кровохлебку отварить. Лучше нету.

И очередь живо откликнулась:

— Хорошо, да.

— Прямо погуще, правильно.

— И молока в эти дни, конечно, не давать…

— Вообще ничего молочного.

Смуглая в плюшевой кофте — в «плюшке» — старуха вытянула к Громову костлявую, с пергаментной кожей руку:

— Толченый уголь попробуй.

Он не понял:

— Это как?

— Как, как?.. Да просто. Не этот, конечно, что из шахты. А когда в печке прогорит…

Беленькая, чистенькая, тихая, как мышка, старушка в черном пальто высунула личико из белого платка, сказала словно стесняясь:

— Можно в аптеке взять. Активированный уголь.

— Не будет, так самому, — настаивала в «плюшке».

— Уголь очищает, да…

— А шоколад давать пробовали? — настойчиво спрашивала у Громова низенькая старуха в коричневой кроличьей шубе и шапке-ушанке. — Вы шоколад попробуйте.

— И шоколад помочь может, — вторила очередь.

Соседка с грустными глазами снова обернулась:

— Чернику отварите.

Откликнулись опять:

— Первейшее средство.

— Так завяжет, что…

Глядевшая на всех словно бы с каким превосходством крепко сбитая тетка в синем мужском плаще и в сером в мелкую клеточку платке улучила, наконец, момент, повела на Громова крупной бородавкой на подбородке.

— Человек, а человек? Ей богу, не брешу. Кому че. Шоколад шоколадом, а у меня сам, как с, брюхом плохо — сразу ноги мыть. Прямо из таза этой водички маленько отольет в стакан, выпьет…

Этот рецепт спор вызвал:

— Вы придумаете!

— То у взрослого, а это кроха, можно сказать.

— Дак ведь и не то пить будешь, лишь бы прошло.

Чистенькая старушка в черном пальто и в белом платке спросила мягко, словно почему-то боялась обидеть Громова:

— Кожицу граната отваривать не пробовали?

— Это другое дело, гранат…

— Верное средство, правильно, что и черника.

— И никакого вреда, главное.

Громов только успевал туда-сюда вертеть головой.

А они разошлись! Перебивали друг дружку и друг дружке поддакивали, приводили примеры, ахали, качали головами в тяжелых теплых платках, цокали языком.

Он вспомнил про свой разговор в аптеке.

— А вот что слизь у него?

— Да что, что слизь?.. Оттого и слизь, что животик расстроенный.

— А вот волоконца?

— Волоконца?.. Либо нитку подобрал с пола да съел, либо еще че.

Академики!..