Отец мой шахтер (сборник)

– С этого все началось. – Галина Васильевна крепче прижала к себе сына. – А теперь, Илюш, каждую ночь после работы он смотрит там один и тот же фильм…

– Ну, допустим, не каждую, – не согласился, защищаясь, Печенкин.

– Каждую, каждую… – настаивала Галина Васильевна.

– А если я так отдыхаю! – перешел в наступление Владимир Иванович. – Расслабляюсь! – Он повернулся, сделал в сторону сына шутливый выпад, как если бы в его руке был нож, и крикнул: – Если ты обманешь Джагу, ты получишь это!

Галина Васильевна отступила на шаг, увлекая за собой сына. Печенкин захохотал, катер взвыл сиреной, подходя к причалу Тихой заводи, которая тоже была территорией печенкинского имения. Дом, куда утром приехал Илья, стоял наверху на крутояре и смотрелся издали гораздо лучше, чем вблизи.

На широком песчаном, переходящем в луг берегу было людно. Посредине возвышался яркий шатер, рядом стояли покрытые белыми скатертями столы. Чуть в отдалении горел костер, над костром висел большой закопченный котел. Суетились, сновали многочисленные официанты в белых сорочках с черными бабочками.

– Уха готова? – первое, что, ступив на берег, спросил Печенкин мгновенно окруживших его людей.

– Готова, Владимир Иванович, остался дымок! – доложил, улыбаясь, дородный розовощекий повар в белоснежном кителе и в таком же белоснежном башнеподобном колпаке.

Печенкин развел руками и воскликнул:

– А вот это мое!

Происходящее напоминало известную картину, на которой окружение Петра I с трудом поспевало за своим стремительным лидером: на каждый шаг Печенкина приходилось три-четыре шажка всех остальных. Его приветствовали на бегу, подобострастно шутили и обращались с просьбами – и, хотя Владимир Иванович никого не слушал и не слышал, его все равно приветствовали, подобострастно шутили и обращались с просьбами.

– Отдыхаем культурно! Весело, но без мордобоя! – шутил Печенкин под общий чрезмерный смех и раздевался на ходу: шелковый черный пиджак, яркий галстук от Версаче, полотняная белая сорочка – все это подхватывали на лету случайные люди слева и справа, и только большой пистолет в мягкой кожаной кобуре мгновенно очутился в руках Седого.

У Печенкина была крепкая, в жесткой рыжеватой шерсти грудь и чуть располневший живот.

– Патрик Лесаж, Владимир Иванович, журнал «Экспресс». Вы обещали интервью. Завтра он улетает, – напоминал, убеждая, спешащий рядом Прибыловский.

Печенкин глянул вбок и вниз и обнаружил там иностранца – в джинсах и свитере, мелкого, с грязными волосами, прыщеватым лицом и нездешними глазами. Чужак посмотрел вызывающе и требовательно и что-то залопотал. Владимир Иванович поморщился и обратился к референту:

– Какая это страна?

– Франция, – доложил Прибыловский.

Печенкин усмехнулся.

– Как говаривал мой друг Желудь, Франция – последняя великая нация, которая думает, что она последняя великая нация. – Он засмеялся, и все, кто были вокруг, тоже засмеялись, хотя многие и не расслышали остроту.

Прибыловский сдержанно улыбался. Француз смотрел снизу нахально и зло.

– Он мой друг, Владимир Иванович, – сказал Прибыловский.

Печенкин пожал плечами, сдаваясь:

– Ну если друг… Мужская дружба для меня святое. Вообще-то, я интервью не даю, зарекся. Переврут все, ходишь потом как оплеванный. Ваши еще любят про уборные писать, уборные у нас грязные… Дались им эти уборные… Всем отказываю! Японцам только не отказываю. Эти так напишут, что никто не прочитает. – Владимир Иванович снова засмеялся, и снова засмеялись следом все вокруг.

Прибыловский сказал что-то французу по-французски и вновь обратился к Печенкину:

– Господин Лесаж готовит большую статью о философии нового русского бизнеса, точнее даже, о его идеологии…

– Идеология? – перебил Печенкин, еще больше оживляясь. – Идеология – это не ко мне. Это вон к губернатору. Он на идеологии собаку съел, двадцать лет просидел на идеологии.

Владимир Иванович говорил, глядя на приближающегося мокрого усатого мужика в красных растянутых плавках, который прижимал к груди, держа за жабры, здоровенного, бьющего хвостом сазана.

– Вернулась рыба в Дон, Иваныч! – сипло кричал на ходу губернатор. – На простой шестиметровый бредень взяли! – Подбежав, он бросил добычу к ногам Печенкина.

Владимир Иванович захохотал:

– Да ты замерз как цуцик, Павел Петрович! Погрейся хоть маленько…

Губернатор замотал головой:

– Не, Иваныч, когда рыба идет, я сам не свой! – Он махнул рукой и побежал к воде, где дожидались его жалкие замерзшие подчиненные с бреднем.

Следующую остановку Печенкин сделал у костра, рядом с которым выстроились официанты; шеф-повар протянул ему специально приготовленный обугленный, дымящийся кол, держа его за обернутый белоснежной салфеткой конец. Сделавшись вдруг очень серьезным и сосредоточенным, в мгновенно наступившей тишине Владимир Иванович поднял кол над головой и медленно, торжественно и строго перпендикулярно погрузил его в котел с ухой.

– Вот теперь с дымком! – победно воскликнул он, и все вокруг закричали, причем не только «ура», но и, так как здесь было довольно много молодежи, новомодное, на американский манер «вау».