Отец ребенка

Нянечка участливо утешала ее, видя дергающееся лицо, даже предложила посидеть в приемной после оформления всех формальностей, хотя это было с ее стороны грубейшим нарушением внутренней дисциплины. Анна Вячеславовна отказалась.

— Не тревожься, милая, все будет хорошо. Езжай потихонечку домой, вздремни, а утречком позвонишь.

Словоохотливая старушка с постаныванием и потешным кряхтением встала с массивной деревянной табуретки, покрытой белой краской, этакого деревенского раритета, неведомо как оказавшегося в городской больнице, и проводила ее до дверей.

— Коли захочешь вернуться, звякни в звоночек, — на прощание певуче посоветовала она и неспешно загремела железками, прилаживая металлический засов на место.

Анна Вячеславовна вышла на улицу, сошла со ступенек крыльца, взглядом отыскала машину и медленно побрела к ней. Силы ее оставили моментально, пережитый страх ударил по всему телу, сделав его непослушно-ватным. Женщине захотелось заплакать, так, как она плакала когда-то в детстве, безутешно и горько всхлипывая, громко захлебываясь слезами. Непонятная, странная судорога внезапно встряхнула ее тело, морозным ознобом пробежав по мышцам, страх поселился внутри неприятным холодком. Она не удержалась и тоненько всхлипнула, но уже через минуту нашла в себе силы, чтобы успокоиться. Все будет хорошо, и никак иначе. Просто не может быть плохо. Судьба не оставит ее одну, не отнимет у нее последнее, что осталось, — дочь. Судьба уже отняла у нее мужа, оставив вдовой в сорок пять лет. И вообще, она не имеет права думать о плохом. Слова и думы обладают своей душой и могут материализоваться, поэтому она должна улыбаться и ждать появления внука.

Брелком сигнализации она открыла машину, отворила водительскую дверцу, привычно устроилась в кресле и повернула ключ зажигания. Автомобиль, по обыкновению, фыркнул и ровно загудел, прогревая мотор. Она потянулась к бардачку, вытащила сигареты и закурила, но это доставило мало удовольствия. Наверное, от долгого лежания в машине табак отсырел и испортился, вкус у сигарет стал противным. Сделав пару затяжек, она затушила сигарету в пепельнице и, посмотрев на часы, медленно тронулась с места. Было четыре часа утра. У приемного покоя остановилась еще одна машина, началась стандартная, отлаженная годами процедура.

— Дай пять рублей, дай пять рублей, дай пять рублей, — монотонно повторяла толкающая кушетку неопрятного вида санитарка. Вообще она вызывала неприятное чувство: непостижимого бело-серого оттенка изжеванный халат, полы которого были откровенно грязными, испитое, мятое лицо, забористый запах перегара, волнами накатывающий на Оксану, когда женщина открывала рот.

— У меня нет с собой, — тихо ответила Оксана на очередную просьбу-требование.

— Ну, тогда и катись сама, — неожиданно буйно взъярилась женщина и с силой оттолкнула от себя каталку.

Оксана в испуге зажмурила глаза: белая стена с закрытыми массивными воротами грузового лифта приближалась угрожающе быстро. Сил спрыгнуть с каталки после родов у Оксаны не осталось, и она только крепко вцепилась в дерматиновые края несущейся тележки в ожидании удара. Но остановка получилась неожиданно мягкой.

— Михаловна, сука старая, ты что опять творишь? — на весь коридор раскатился басовитый грозный окрик. Оксана открыла глаза. Каталка стояла в нескольких сантиметрах от стены, удерживаемая полноватым низеньким доктором в круглых очках, с бородкой клинышком.

— Не виновата я, сорвалась тележка и покатилась сама. Не смогла я ее догнать, — издали залебезил испуганный голосок.

— Врешь! — безапелляционно постановил медик с обманчиво добродушной внешностью доктора Айболита. — Бегом сюда, — приказным тоном позвал он санитарку и нагнулся к Оксане: — Испугалась, голубушка? — Властные нотки в его голосе в один миг исчезли, словно это не он только что кричал, уступили место ласковым интонациям. Он разговаривал с Оксаной, как говорят с больными детьми: заботливо и нежно.

Оксана робко улыбнулась и еле слышным шепотом ответила:

— Немножко.

Врач погладил ее по голове, едва дотрагиваясь до волос, подбодрил:

— Все будет хорошо.

До Оксаны снова донеслась волна перегара. Этот же вал, наверное, накрыл и доктора, он недовольно поморщился и, грозно глядя на подбежавшую женщину, негромко сказал:

— Отвезешь в палату, а потом зайдешь ко мне в кабинет.