Отгадай или умри

Сегодня я пишу тебе это прощальное письмо. В последнее время на страницах моей рукописи мне представлялся в облике главного героя-мстителя не я сам, а почему-то ты, сынок. Я как бы наследовал тебе чувства и намерения моего персонажа. Он шел к высотам государственной власти, чтобы власть эта стала в его руках инструментом мести, а потом уж он самолично рушил систему и возводил на ее обломках новое, справедливое общество. Он

, герой моей рукописи, продал душу дьяволу, шел по трупам, ловчил, пресмыкался ради достижения великой цели. Он хотел заложить фундамент справедливого общества, которое безоглядно и жестоко расчищал от своих врагов, подонков и злодеев. Я писал, отрицая, презирая даже мысль, которую внушали классики вроде Достоевского и другие так называемые гуманисты, мол, дурные средства к доброй цели не приведут. Чушь все это, сынок! Не верь! Истина в том, что против зла вселенского и земного, против тирании, лжи, подлости и безграничного государственного цинизма не было и никогда не будет добрых, гуманных средств борьбы, если, конечно, цель – победить, а не пасть красивой смертью героя. Человечество умилительно цитировало про эту самую «слезу ребенка», но вопреки всему воевало, убивало, взрывало, калечило, моря детских слез проливало и продолжает. И гляди-ка… Кое-где, в некоторых странах, даже во многих, прорвалось оно к нормальной жизни. И стран таких все прибавляется. Знаю, прочел, наслушался, хоть самому побывать не довелось.

Человеческая жизнь, сынок, приобретает истинную ценность и достойна заботливого сбережения, когда общество, в котором живет человек, в подавляющем большинстве приходит к культу уважения личности, уважения жизни, права на жизнь. К этому порогу общество надо привести. Это может сделать лишь группа великих и беспощадных, умных и жестоких, добрых, решительных и страдающих, по природе своей милосердных людей. Милосердных, сынок. Подыхающую собаку пристрелить милосердно. Варваров, терзавших плоть страны твоей, уничтожить милосердно

. И те невинные, нейтральные, случайные, которых спасительная, очищающая сила убьет неизбежным рикошетом, целясь в гидру, – они тоже ведь жертвы милосердия, ведущего вперед избранных судьбою героев.

Не знаю, понимаешь ли ты меня, слышишь ли правильно мысли, которые несу к тебе с того света. Я их выстрадал при жизни и вложил в уничтоженную повесть. Такие идеи подвигают на действие главного героя. Я назвал его Федор. В честь тебя. Я не хочу, чтобы ты страдал, погиб, чтобы был несчастлив. Но писал я и тайно мечтал о несбыточном: ты станешь таким героем, ты

усыпишь бдительность охранителей партийно-советской диктатуры, хозяев тоталитарной страны. Ты станешь сперва одним из них, потом выше их, над ними. Ты притворишься злом, даже натурально станешь творить зло, возвысишься и тогда сломаешь им хребет, расправишься с ними, откроешь глаза людям, поведешь страну туда, где нет места концлагерям и варварским экспериментам над народами, где торжествуют любовь, справедливость и человечность. И тогда ты раскроешь свой великий обман.

Я понимаю, сколь наивно и пафосно звучат эти признания. Конечно, мечты и фантазии мои возбуждались алкоголем, потому что в последние годы я на трезвую голову и за перо не брался. Но сейчас я абсолютно трезв, и я говорю тебе правду, в таких письмах никому не лгут, тем более детям родным.

Вот, сынок, я заканчиваю письмо. Живи как хочешь. Пусть не тебе суждено изменить мир. Лишь бы ты был счастлив. Но напоследок вот она – просьба к тебе. Выполнишь ее, и мне на тот свет весточка придет, потешит мне душу. Вот в чем просьба: ты хоть и маленький еще был, но, должно быть, помнишь, как я…»

Глава 2

Ва-банк

Вадик Мариничев несся под сотню на своей иноколымаге, понимая всю неизбежность пробок ближе к центру столицы. Те м более что наступал вечер и наиболее свободные, то есть более или менее состоятельные граждане великого города ехали в том же направлении – расслабиться после трудов праведных в бесчисленных ресторанах, киношках, злачных местах. Он хотел сперва заехать к Тополянскому, все рассказать, посоветоваться. Но понял, что упустит драгоценное время и к тому же подвергнет дополнительной опасности еще не оправившегося от нападения учителя. Он поступил проще: по дороге набрал со своего второго, точно не засвеченного мобильного такой же закодированный и тайный телефон Алексея Анисимовича. Ими они договорились пользоваться не чаще чем один-два раза в год в экстраординарных ситуациях. Те м не менее Вадик докладывал полунамеками, шифровался и страховался, используя эзопов язык. Главное, что шеф все понял, судя по его реакции, – понял, что Вадик собирается предпринять.