Открыть ящик Скиннера

Вечером накануне операции ее остригли и протерли кожу спиртом. О чем она тогда думала? Как ей объяснили предстоящую процедуру? Поняла ли она экспериментальный характер операции? Не было ли это ей безразлично после всех перенесенных страданий? Той ночью, последней ночью, когда ее мозг был еще не тронут, она спала на узкой больничной койке, а Мониш так и не прилег в своем похожем на дворец доме; во всех окнах был свет, и берег моря казался прочерченной чернилами линией.

«Накануне первой попытки естественное беспокойство и опасения были вытеснены надеждой на благоприятный результат, — вспоминал Мониш. — Если бы нам удалось подавить некоторые психологические отклонения при помощи рассечения определенных групп клеток, это было бы огромным шагом вперед, фундаментальным вкладом в знания об органических основах психических функций».

Конечно, у Мониша была теория, объясняющая, почему лоботомия должна сработать. Он слышал об успехе, который принесла операция на Бекки, самке шимпанзе, но этим дело не ограничивалось. Мониш полагал, что безумие представляет собой серию мыслей, в буквальном смысле физиологически закрепленных в нервных клетках. Навязчивые идеи гнездились в волокнах, соединяющих передний мозг с таламусом, и если их рассечь, можно было бы избавить пациента от мучительных мыслей и чувств. Как выяснилось, теоретическая схема Мониша было чересчур упрощенной, однако она послужила предшественницей открытий Кандела, который доказал, что память и связанный с ней аффект обитают в нервных сетях.

— Мониш внес значительный вклад, — говорит Кандел.

Это же можно сказать, конечно, и о госпоже М. — ее вкладом оказался ее неправильно функционирующий мозг. 11 ноября 1935 года госпожу М. перевели из психиатрической больницы Маником Бомбарда в неврологическое отделение госпиталя Святой Марии, где ее уже ждал Мониш.

Первая лоботомия была произведена не с помощью скальпеля; госпожу М. уложили на стол, обезболили кожу новокаином и просверлили с двух сторон по крошечному отверстию, через которые Мониш и его ассистент Лима при помощи шприца ввели спирт. Мониш полагал, что инъекция спирта будет безопасным и эффективным способом разрушить нервную ткань. С этой целью он и нажал на поршень.

Через пять часов после операции Мониш записал следующий разговор с выздоравливающей пациенткой:

— Где вы живете?

— На Калкада Дестерио.

— Сколько на руке пальцев?

— Пять. — На этот вопрос госпожа М. ответила после некоторого колебания.

— Сколько вам лет? — На этот раз пауза была долгой. Госпожа М. не была уверена в ответе.

— Что это за госпиталь? — Этого госпожа М. не знала.

— Что вы предпочитаете: молоко или бульон?

— Молоко.

Ответы госпожи М., безусловно, не говорили о явном улучшении ее состояния; скорее можно было отметить определенный умственный регресс, но это Мониша не беспокоило. Он знал, что период замешательства после операции на мозге — явление нормальное. Госпожу М. перевели в палату — у нее наблюдалась легкая лихорадка, — а потом обратно в психиатрическую больницу. Через два месяца один из психиатров сделал следующую оценку состояния госпожи М.:

Пациентка ведет себя нормально. Она спокойна, тревожность не проявляется. Мимика все еще несколько чрезмерна. Хорошо ориентируется. Сознание, интеллект, поведение не затронуты. Настроение несколько пониженное, что оправдано в силу беспокойства о будущем. Адекватная оценка прежнего патологического состояния. Оценка настоящего состояния соответствует действительности. Не наблюдается новых патологических идей или иных симптомов; прежние параноидальные идеи отсутствуют. Следует сказать, что после лечения тревожность и беспокойство резко снизились вместе с выраженным ослаблением проявлений паранойи.

Явный успех.

Только… никто не знает, что случилось с госпожой М. потом: исследования Мониша страдали отсутствием последующих наблюдений за пациентами. Что происходило в мозгу госпожи М. после того, как нервные связи были разрушены? Сохранилось ли улучшение? Не наступил ли рецидив? Как прозвучала бы эта история в ее изложении? Мы не знаем. Связи были разрушены.