После тринадцатидневного плавания флотилия миновала острова Зеленого Мыса, и тут было замечено исчезновение одного корабля. Суда легли в дрейф, но ожидание оказалось тщетным: пропавший корабль не вернулся. Куда делось это судно, так и не удалось выяснить. Затем остальные двенадцать судов возобновили плавание, направившись, по примеру Васко да Гамы, в открытое море, а не вдоль побережья Африки от мыса к мысу, как это делали раньше португальские капитаны.
Таким путем Кабрал надеялся избежать штилей, задерживавших предыдущие экспедиции в Гвинейском заливе. Может быть, адмирал, который, как и все его соотечественники, был осведомлен об открытиях Христофора Колумба, хранил даже в глубине души надежду, зайдя подальше на запад, добраться до какой-либо земли, ускользнувшей от великого мореплавателя?
Желая подойти к мысу Доброй Надежды более безопасным путем, Кабрал забрался так далеко на юго-запад, что оказался во власти экваториального течения, вынесшего его к берегам неизвестной земли. 22 апреля 1500 г. матросы увидели на горизонте высокую гору; вскоре показался обширный берег, поросший прекрасной тропической растительностью. Это была восточная часть Южной Америки. Но португальцы приняли эту землю за остров и назвали ее сначала Вера-Круш (Истинный Крест), а несколько позже — Санта-Круш (Святой Крест).
Двадцать восьмого апреля, после рекогносцировки побережья, проведенной Коэлью, португальские моряки пристали к Американскому континенту, отметив мягкость климата, а также богатство растительности, оставляющее далеко позади все то, что они видели у берегов Африки или Малабара.
Наутро Кабрал послал на берег Николау Коэлью, встретившего здесь почти совершенно голых темнокожих людей с длинными гладкими волосами. Туземцы не проявили никакого испуга и ни малейших признаков враждебности. Тогда Кабрал разрешил высадиться всему экипажу. Португальский монах Энрики отслужил первую обедню на берегу Нового Света, и, пока португальцы молились, вокруг них собралась большая толпа индейцев, с любопытством разглядывавших белых людей.
Хижины дикарей построены были на сваях и покрыты большими пальмовыми листьями. В очагах постоянно тлел огонь для защиты от сырости и москитов. Туземцы не знали ни золота, ни серебра, но, когда им показали медные вещи, они пришли в неописуемый восторг и тотчас же принесли свои изделия из этого металла — наконечники для стрел и украшения. Больше всего португальцев поразил обычай туземцев прорезывать нос, уши и губы и вставлять в образовавшиеся отверстия косточки и палочки. Потому бразильские индейцы и были названы ботокудами (от португальского botoque — затычка).
Первого мая Кабрал торжественно присоединил эту страну к португальским владениям. На береговом холме был поставлен большой крест с надписью. Чтобы закрепить за Португалией новые земли, Кабрал направил один из своих кораблей с радостным известием в Лиссабон; наскоро соорудив небольшой форт и назвав его Порту-Сигуру (Безопасная гавань), он оставил в качестве первых португальских колонистов двух преступников, поручив им собрать как можно больше сведений об этой стране.
Позже, когда на земле Святого Креста было найдено ценное красильное дерево, которое под названием бразильского дерева прежде вывозилось из Индии, новую страну стали именовать Бразилией.
Второго мая одиннадцать кораблей Кабрала взяли курс к мысу Доброй Надежды. Экипаж, ободренный счастливым началом путешествия, верил в легкий и быстрый успех предприятия. Но внезапно появившаяся комета с длинным огненным хвостом, наводившая ужас на эти простодушные и невежественные умы, была принята за дурное предзнаменование. И должно же было так случиться, что примета на сей раз получила подтверждение!
Двадцать четвертого мая поднялась страшная буря — явление обычное для Южной Атлантики. Волны, словно высокие горы, обрушивались на корабли, грохотал гром, ветер обрывал снасти, дождь лил не переставая. Сквозь густые тучи, как будто навсегда похоронившие солнце, изредка прорывался слабый луч, и то лишь для того, чтобы осветить на мгновение эту мрачную картину. Море казалось черным и мутным, большие мертвенно-белые пятна оставались на поверхности воды, словно на мраморе, от опрокидывающихся пенистых гребней, а ночью фосфоресцирующие огни зигзагами прорезали водную равнину, отмечая светлым следом кильватерные струи кораблей.
Двадцать два дня не утихала буря. Корабли разметало в разные стороны. Матросы, напуганные, выбившиеся из сил, истратившие запас своих молитв и обетов, лишь по привычке подчинялись командам офицеров. С первого дня шторма они принесли в жертву свои жизни и ежеминутно готовились погрузиться в пучину. Когда наконец показался свет и разъяренные стихии стали умиротворяться, экипаж каждого уцелевшего корабля, полагая, что только он один пощажен этой страшной бурей, тревожно всматривался в даль. Три корабля поспешили навстречу друг другу. Но радость скоро была уничтожена печальной действительностью: не хватало восьми судов.