Открытые глаза

Внутри было темно, душно, пламя норовило лизнуть лицо. Он упрямо лез вперед, сопел, чертыхался, угодил, наконец, ключом по клапану, сбил огонь. Вытащили механика наружу, а на нем роба полыхает. И пожарник, стоявший с огнетушителем наготове, пустил струю прямо на него, все лицо обдал пеной. Механик зажмурился: ну, думает, конец. И слышит знакомый голос Микояна:

— Владимир Васильевич, откройте глаза. Это не кислота. Я уже спрашивал.

Пожары были, конечно, побеждены: за все время летных испытаний в воздухе огня не было (этого больше всего опасался механик экипажа). С огнем покончили потому, что он «поторопился», показал себя еще на земле. А что известно, то уж не страшно. То всегда можно преодолеть.

…Было начало марта и валил снег, когда машину повезли на аэродром. Ехала она, поставив «ноги» на коляску, положив «голову» на платформу грузовика. Ее бережно укутали брезентом, крылья сложили отдельно, на хвосте зажгли сигнальные фонарики; везли ее, голубушку, как хрустальную. Обычно этим занимается аэродромная команда, но на сей раз экипаж никому не доверил самолет. Гринчика они погнали домой: «Иди, спи. Отсыпайся, Леша. Теперь у тебя главное». А в кабине самолета ехал, конечно, механик. Конструктор сидел рядом с шофером грузовика, напряженно смотрел на дорогу, но немощные фары упирались в снежную сетку, и дальше десяти шагов ничего не было видно. «Черт его знает, — думал конструктор, — выскочит какой-нибудь дурень, воткнется сбоку…» А механик, не спавший последние двое суток, уютно подремывал в пилотском кресле, и мечталось ему, как он займется своими двигателями в тихом ангаре, вдали от любопытных, один… Так они ехали на лесной аэродром, а впереди и сзади эскортировали самолет мотоциклисты.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ЛОМАЮТ МАШИНУ

Такая уж работа у прочнистов: они все ломают. Это называется у них «статиспытаниями». Аэродинамики выискивают наилучшую форму крыла, группа фюзеляжа мечтает неимоверно облегчить конструкцию, бригада шасси думает о том, как обеспечить посадку. А потом приходят они, прочнисты, и все ломают. Крыло ломают, фюзеляж ломают, «ноги» самолета ломают. Ломают последовательно и методично, со знанием дела. Ставят крыло на испытательный стенд и до тех пор повышают нагрузку, пока — хрясь! — не треснет. Такая у них работа.

Каждую опытную машину делают не меньше чем в двух экземплярах: один идет на испытательный аэродром, другой — в лабораторию статиспытаний. Вот этот-то второй, жертвенный экземпляр, точную копию того, что поднимется в воздух, и экзаменуют прочнисты. Они все время находятся у грани допустимого, и тут нужна стопроцентная уверенность в том, что их расчеты верны. Без визы главного прочниста ни одну машину не выпустят в полет, а виза — корявая его подпись – это ответственность. Ответственность за опытный самолет, за миллионы рублей государственных денег, затраченных на самолет, а главное, за жизнь человека — летчика, который, веря конструкторам, поднимет в небо этот самолет.

Главный прочнист работал в КБ девятнадцатый год. Восемнадцать лет постоянное нервное ожидание было почти профессиональной особенностью его труда. Восемнадцать лет он не имел права на ошибку, потому что ошибка прочниста — авария, катастрофа, смерть. Надо представить себе, сколько раз этот человек ставил свою подпись на чертежах, сколько раз следил в тревоге за пикирующими и штопорящими истребителями, сколько раз, наконец, ждал выводов аварийной комиссии: виновен он в происшествии или не виновен — надо представить все это, чтобы понять, почему у него седина, почему он молчаливо-угрюм, почему никому не верит на слово и старается все проверить сам. Не зря, видимо, старую поговорку «Кто не ошибается, тот не работает» прочнисты переиначили по-своему: «Кто ошибется, тому уж больше не работать».

Поздний вечер. Тихо в конструкторском бюро, опустел завод, только возле лаборатории статиспытаний движение. Сегодня испытывают на прочность реактивную машину. Люди входят в большой сумрачный зал, негромко переговариваются, останавливаются у стен. Серые тени ползут по стенам. Фонари повешены низко, оттого фантастичны эти тени. Выше всех, заслоняя силуэты людей, горбатится тень жертвенного самолета. Он накрепко приболчен к стенду, от распластанных крыльев тянутся вверх тросы.

— Приготовиться! — внезапно севшим голосом командует главный прочнист. — Давать нагружение!

И тишину нарушает негромкий треск: заработали домкраты. Дрогнули стрелки динамометров: нагрузка — 10 процентов, 20 процентов, 30 процентов… Прочнист недовольно косится на людей, столпившихся за его спиной. Ну зачем они пришли? Чего смотрят? Если интересно, приходи позже изучать разрушенное место. А то цирк какой-то устроили!

Остальные пока спокойны: эта нагрузка, каждому ясно, не страшна самолету. Благодушно улыбается аэродинамик. Поглядывает на часы двигателист: скорей бы уж! Спокойно беседуют Микоян и Гуревич. Кто-то из инженеров даже шутит, просит прочниста «орудовать повеселей».