Открытый заговор

Слово «Бог» для большинства настолько связано с понятием религии, что если от него и отказываются, то с величайшим нежеланием. Слово остается, хотя сама идея непрерывно ослабевает. Уважение к Нему требует, чтобы Он не имел никаких ограничений. Поэтому Он все больше отдаляется от действительности, и Его определение все более и более становится набором отрицаний, пока, наконец, в Своей роли Абсолюта, Он не сводится к совершенному отрицанию всех возможных определений. Постольку, поскольку существует добро, скажут некоторые, существует и Бог. Бог – это возможность добра, это хорошая сторона вещей. Они утверждают, что если отказаться от использования слова «Бог», то во многих случаях религия потеряет возможность выражать себя.

Конечно, есть нечто гораздо выше существования как индивида, так и мира; на этом мы уже настаивали, как на характеристике всех религий, это убеждение является сущностью веры и ключом к мужеству. Но следует ли, после самых напряженных упражнений в персонификации, рассматривать это высшее, как лучшего человека или всеобъемлющего человека – это другой вопрос. Личность является последним пережитком антропоморфизма. Современное стремление к точности и достоверности – против таких уступок традиционным учениям.

С другой стороны, во многих чистых и тонких религиозных умах есть потребность, восходящая почти до необходимости, в объекте поклонения, настолько индивидуализированном, что он должен обладать осознанным восприятием обращающегося к нему субъекта, даже если обратная связь не предполагается. Один склад ума может воспринимать реальность такой, как она есть, в то время как другой должен воображать и драматизировать реальность прежде, чем сможет постичь ее и на нее отреагировать. Человеческая душа – сложная вещь, которая не выдержит разъяснения, если оно выйдет за пределы некоей степени грубости и шероховатости. Человеческая душа научилась любви, преданности, послушанию и смирению по отношению к другим личностям, и она с трудом делает последний шаг к подчинению трансцендентному, лишенному последних остатков личностного.

В вопросах, которые не являются сугубо материальными, язык должен использовать метафоры, и хотя каждая метафора несет в себе специфический риск двоякого понимания, мы не можем обойтись без них. Поэтому необходима большая интеллектуальная терпимость – культивируемая склонность – при прямом и обратном переводе одной метафизической или эмоциональной идиомы в другую, если мы хотим избежать плачевной растраты моральной силы в нашем мире. Только что я сказал «грешен», потому что я написал «Бога – невидимого царя», но, в конце концов, я думаю, что это был не столько грех – использовать фразу «Бог – невидимый царь», сколько ошибка в выражении. Если нет никакой сочувствующей нам высшей личности вне нас, то, по крайней мере, мы внутри себя должны иметь позицию по отношению к этой сочувствующей нам высшей личности.

Мы должны осознать три глубоких различия между новыми направлениями мысли нынешнего времени и предшествующих эпох, если хотим правильно понимать современное развитие религиозного импульса в его отношении к религиозной жизни прошлого. Был достигнут значительный прогресс в анализе психических процессов и в той смелости, с которой люди стали исследовать истоки человеческой мысли и чувства. Вслед за достижениями биологической науки, которые заставили нас признать присутствие рыб и амфибий в структуре тела человека, произошли параллельные события, в которых мы видим, как примитивный страх, похоть и самолюбие видоизменяются, модифицируются и, под воздействием социального прогресса, превращаются в замысловатые человеческие мотивы. Наше понимание греха и наше отношение ко греху глубоко изменились под воздействием этого анализа. Наши прежние грехи теперь рассматриваются как неведение, неадекватность или вредные привычки, а моральный конфликт оказывается лишенным трех четвертей его эгоцентрического мелодраматического содержания. Нами больше не движет стремление быть менее греховными, нами движет стремление упорядочить наши рефлексы и вести жизнь менее фрагментарную и более разумную.

Во-вторых, развитие биологической мысли повлияло на концепцию индивидуальности и ослабило ее, так что мы уже не с такой готовностью, как наши отцы, принимаем позицию индивидуалиста, противопоставляющего себя всему миру. Мы начинаем понимать, что мы – эгоисты из-за неправильного восприятия мира. Природа обманывает саму себя и, служа целям развития вида, наполняет его желаниями, которые восстают войной против его же личных интересов. По мере того как наши глаза открываются на эти вещи, мы начинаем видеть себя как существа, большие или меньшие, чем наше ограниченное «я». Душа человека больше ему не принадлежит. Он обнаруживает, что его душа – это часть великого существа, которое жило до того, как он родился, и переживет его. Идея бессмертия ограниченного индивида со всеми случайными особенностями и идиосинкразиями его временной природы растворяется в этом новом взгляде на бессмертие.