Теперь я точно понимаю, что Пашка это сделал сам. Напрямую в его тетради не написано, но я знаю, что это так. Опять думаю, что он нас не любил. Не любил меня, не любил Аленку. Наверное, это неправильно, но мне очень обидно. Для меня он был всем. Я думал, что у нас есть свой мир, отдельный от родителей и одноклассников. Думал, что мы все видим одинаково. А Аленка? Как можно было предать эти звездочки? А как можно было предать маму? Да, подходящее слово «предать». Пашка, ты предатель, раз так поступил.
Еду в бар. Занимаю столик в углу, где меня не особо видно, пью и думаю обо всем, что произошло. Вместо обиды накатывает жуткая тоска. Я, наверное, только сейчас понимаю, что НИКОГДА больше его не увижу. Я, конечно, думал об этом после похорон и потом, но вот так отчетливо это стало только сейчас. Последнее время было столько проблем, что я даже осмыслить все не успевал. А сейчас, когда Полевой уехал, и все вроде более-менее разрешилось, до меня наконец-то дошло. Некоторое время я просто глотаю слезы, потом вызываю такси.
***
***
Таксист привозит меня на кладбище, я перелезаю через ограду и подхожу к Пашкиной могиле. На ней появилась фотография: он в своем вечном синем свитере, улыбается. Девчоночьи зеленые глаза прищурены. Мой лучший друг, моя вселенная, наш мир, который мы построили вместе – все это здесь, под землей. Я ложусь рядом на свежий апрельский снег. В последние дни сильно подморозило – у нас такое случается. Сегодня был ясный день и на небе даже видна пара звезд. Пою Пашке песню:
«Позволь мне рассказать о том, как идут дела,
Новости какие в нашем маленьком городке».
Эту песню я часто слышу у папы в машине, когда он подвозит меня до школы.
Вспоминаю, как начинался этот учебный год. Первые дни сентября были очень теплыми и солнечными. В один из таких дней мы с Пашкой шли к нему после школы. В этот день я как раз получил учебники, они не влезли в рюкзак, и я нес их в руках. На углу Пашкиного дома, у магазина, ко мне прицепились три осы. А надо сказать, что я панически их боюсь (это называется апифобия). Поначалу я старался держаться и просто от них отмахивался. Но они не отставали. Тогда я побежал, но они догнали меня. Одна из них уселась на учебники, и я кинул их на землю, вторая – на куртку, я скинул ее, и она тоже очутилась на земле. А что Пашка? Он в это время стоял в сторонке и корчился от смеха. Серьезно, он даже заплакал, так ему было смешно. Сейчас так и вижу его: освещенного осенним солнцем, смеющегося, со слезами в ярких зеленых глазах. Интересно, вспоминал ли он этот случай, когда шел по рельсам?