Отличник

– О судье? Как и Толя, гы-гы. Словами писания: «Нечестивый берет подарок из пазухи, чтобы извратить пути правосудия». Скажу, что повезло с судьей. Хотя таких теперь, как мне кажется, будет все больше и больше. Зарплата мизерная, уважения никакого.

Адвоката вежливо, но при этом настойчиво Толя выпроводил. Намекнул, что о делах они поговорят завтра, а теперь он хотел бы побыть с родными и близкими, так сказать, остаться в узком семейном кругу. Адвокат хоть и без видимого желания, но все же оставил нас, ретировался.

В тюрьме, на улице Матросская Тишина, Толя сидел в двенадцатиместной камере. Там ему сделали «марочку» на чистом носовом платке, шариковой ручкой нарисовали его портрет. Кроме этого платка-марочки у Толи остались и другие воспоминания о тюрьме.

– Там не знают слово «мораль», – говорил он, – в ходу только здоровье, сила, авторитет. Все нравственные движения души воспринимаются, как слабость. Я чувствовал себя там так, как чувствует себя человек, провалившись в затхлое, стоячее болото. Я жил среди людей, которым что ни говори, все будет истолковано превратно. Так как сами они, даже в светлых мечтах своих, никогда высоко не летали, и им невыносимо слышать от себе подобного, как они выражаются «сказки про заоблачную жизнь».

В убийстве Бландины Толя никакого греха не видел. Считал, что просто уничтожил гадину.

– Я бы и в тюрьму не сел, если бы Димка не сказал: «Иди, сдавайся», – так говорил он.

Но Толя, скорее всего, сам не понимал того, что с ним случилось после убийства и не помнил, какой он облик при этом имел.

Когда мы уходили, Тарас на прощание Толе сказал:

– Ты все последнее время создавал для себя ад, замкнулся в нем, заперся, никого к себе не допуская, и постепенно в нем сгорал. Давай, взбодрись, воспрянь, создавай свой новый мир, в котором достанет тебе воздуха, света и радости и для себя и для того, чтобы делиться с другими.

Я так же думаю. что достанет у Толи ума и сил, чтобы все содеянное понять и хорошенько переосмыслить. Верю, что Толя воспрянет духом. Воспрянет и восстанет, как феникс из пепла.

Я прогуливался по набережной, шел той самой дорожкой, которой шагали мы когда-то с Леонидом и Керей, напившись плохого вина. Огромное солнце стояло над самым горизонтом, готовое уже спрятаться. Будто бы и задержалось лишь только затем, чтобы я мог им полюбоваться. Почему-то вспомнились слова Тараса:

– Художник умеет свою боль превратить в красоту, только тем от других людей и отличается.

Послесловие

С Замечательно Устроенным Театром случилась беда. Я все переживал, как бы он не сгорел, но от пожара театр не пропал, его постигла другая, не менее страшная участь. Он просто взял, да и провалился под землю. Хорошо, что ни души в здании театра не оказалось, случилось все ночью. Утром актеры потянулись на репетицию, а театра нет. Все пространство вокруг оцеплено, пыль стоит столбом, лазают рабочие в аварийных оранжевых куртках, работает техника.

Оказалось, что в Москве провалиться может не только спектакль, но целый театр разом. Поэтому перед тем, как говорить в столице «чтоб ты провалился», надо хорошенько подумать. Ибо на московской почве такие проклятья очень часто сбываются. Проваливаются машины, люди, а теперь и театр со всеми репетиционными залами, буфетом, кулисами, все ухнуло, как будто бы и не было. Жутковато.

За процессом созерцания случившегося застал я Фелицату Трифоновну, она самодовольно улыбалась.

– И что же вы теперь? Куда? – поинтересовался я.

– Не знаю. Идти в другой театр не вижу смысла, – ответила она. – Для меня они давно уже не существуют. Не сегодня-завтра провалятся все до одного. Бегать из театра в театр? Чего ради? Я устала. Это не по мне. Пойду в политику, там теперь мое место. Жизнь стала интереснее любого спектакля.

– Для меня она всегда такой была, – огрызнулся я ненароком.

– Ну, что ж. Уступаем место вам, молодым. Дерзайте. На развалинах старого храма Мельпомены воздвигайте свой, новый. А мы вам со своего политического Олимпа будем создавать всяческие трудности, то есть условия для благоприятной творческой деятельности. Ведь сейчас, когда все можно, ничего хорошего поставить нельзя. Не с кем бороться, нечего отстаивать. Нет ни зла, ни добра, есть большой и вонючий кусочек дерьма.

– Что-то вас на лирику потянуло.

– А ты, Дмитрий, стал жестокосердным, раньше ты был другим.

Это мне говорила женщина, заплатившая за то, чтобы ее родного сына «усыпили», как собаку, а затем без свидетелей сожгли так, что даже праха не осталось. Хотелось выругаться, но я собрался с силами, поборол в себе бесов и, рассмеявшись, сказал:

– А как мне было остаться прежним, если все эти годы кидало меня из огня да в полымя?

– Всем нам досталось, – нравоучительно заговорила Фелицата Трифоновна, – но надо же не забывать, что ты человек. Необходимо нам в любой ситуации оставаться детьми, то есть я хотела сказать людьми. Хотя и оговорка к месту. Ведь сказано: «Будьте как дети».