ОТМА. Спасение Романовых

– Иди в Драгоценный сад, люби своих Царевен, играй с Царем в домино! К чему им мир с его ложью и кровью? Разве они мало страдали?

Я шел вперед, сжимая меч. А он замолчал, исчез … И костры погасли, будто кто-то, как свечу, задул вселенский пожар. В свете звезд я увидел темный вал, катившийся на меня, как шторм восьми баллов. Земля дрожала и гудела. Я слышал топот копыт, видел рога и шерстистые загривки. Некуда бежать и спрятаться негде. Предчувствуя удар, я закричал. Повернулся лицом к урагану и выставил перед собой бесполезный меч. Вал накатил. Увернувшись раз-другой от мохнатых чудовищ, махнув мечом, я ощутил сокрушительный удар в бедро. Летел над стадом, будто парил над колыхавшейся шерстистой лавой, утыканной рогами, и лава эта катилась быстрее, чем я летел …

Упал, когда быки уже промчались. От удара о землю потерял сознание, а когда очнулся, рядом бился в конвульсиях бык, которого я зацепил мечом. Я чувствовал его горячий бок, дрожь его тела, но не было сил отползти. Надо мной склонился великан – это Кошкин смотрел мне в лицо, тяжело дыша, будто был одним из тех быков. И снова, как тогда в тайге, внутри меня свился и расправился пучок каучуковых нитей. Я схватил Кошкина за шею и изо всех сил дернул на себя и в сторону – туда, где по моим расчетам находилась голова быка …

Меч я нашел сразу. Клинок блеснул в траве, отражая звезды, будто подмигнул мне.

Мертвый Кошкин лежал на мертвом быке, насаженный горлом на рог. Одним ударом не удалось, но со второго я отрубил Кошкину голову.

Когда я вышел к костру с мечом в одной руке и головой в другой, трое пастухов с воплями разбежались. Вокруг спокойно паслось стадо яков. Кто же топтал меня? Я швырнул голову в огонь, до утра подбрасывал дрова и распалил костер до настоящего пекла … На рассвете пепел развеял по ветру.

23 мая 1937 года

Москва. ЦПКиО имени Горького

Кривошеин проснулся от дикого вопля, будто на кошку наступили. Еще не открыв глаз, он заученно сунул руку под подушку, скатился с кровати на пол с маузером в руке и открыл глаза. Нина забилась в угол, завернутая в простыню. В свете ночника Кривошеин наткнулся на ее панический взгляд.

– Что? – спросил он шепотом: вдруг кто-то за дверью или даже в доме.

Нина не отводила от него широко раскрытых глаз, и он понял, что дело не в ком-то, а в нем. Он опустил маузер.

– Ты! Это ты! – всхлипывала Нина.

Кривошеин встал с пола голый. В этом все дело. Идиот!

Вчера они выпили в ресторане. Нина учила его танцевать танго. Еще выпили. Смотрели фейерверк, кричали «ура!». Целовались в темноте под деревьями. И оказались в ее постели непреднамеренно и закономерно.

И вот проснулись.

– Это ты! Ты! – Она будто покойника увидела.

– Да, это я, – согласился он. – Но это ничего не меняет.

Как он мог забыть? Разделся догола … В темноте Нина звезду не заметила, но когда включила ночник, увидела его спину …

– Это та звезда? Как это может быть? – бормотала она.

– Пожалуйста, успокойся. Да, это та звезда. Ну и что?

Он взял ее на руки и перенес на кровать. Она безропотно позволила себя уложить и укрыть и все смотрела, смотрела на него, пытаясь, видимо, разглядеть в этом еще недавно Кривошеине того самого сказочного Анненкова.

– Значит, вас зовут Леонид? – уточнила она с панической деловитостью.

– Когда-то звали. Мы снова на «вы»?

– Не знаю … Вы же теперь другой человек. Был один человек – и вдруг …

– Я все тот же. Перестань выкать, раздражает.

– Ты убил его?

– Кого?

– Того – Кривошеина?

– Нет.

– Как же ты им стал?

– В точности, как я рассказывал, только наоборот. В двадцать первом году в Харбине я слег с холерой. В больнице познакомился с Кривошеиным, ровесником из местных, тоже холерным. Когда он умер, я взял его документы. Там каждый день умирали, врачи не успевали запоминать пациентов, так что никто подмены не заметил. Я сразу же уехал в Россию, как только выздоровел. Вот и все.

За окном светало. Четыре утра. Кривошеин, завернутый в простыню, сидел на стуле. Нина тихо лежала, укрытая по горло одеялом. Привыкала.

– И там, в Харбине, ты написал этот роман?

– Это не роман.

– Ты хочешь сказать, все это было?

Кривошеин помолчал, будто сверяясь внутри себя: было – не было.

– Было.

– То есть ты приехал в Харбин, после всего того … что было?

Кривошеин кивнул. Нина еще подумала, вытянувшись под одеялом, словно по стойке смирно.

– Зачем ты врешь? Хочешь поразить меня? Зачем? Ты меня пугаешь!

– Ты права. Прости. Я сочинил это.

Еще подумала.

– А звезда? А все, что ты знал о нас с папой и братом? Ты не мог этого знать … Голова идет кругом.

– Поспи.

– А ты не превратишься в кого-нибудь еще?

– Нет.

Она смотрела на него изучающе, требовательно.

– Если все правда, ты страшный человек. Но почему-то я не боюсь тебя.

– Потому что я – твой спаситель.

– Кто бы ты ни был, ты теперь все, что у меня есть …