Отмщённый

Ее чуть не вырвало. Павел уселся на табуретку, отдышался. Дискомфортные ощущения в районе живота усилились. Терпеть становилось все труднее. Он разорвал упаковку ветчины, принялся жадно вгрызаться в нее зубами, громко чавкал и вполне отдавал себе отчет, что в эту минуту выглядит дикарем. Боль становилась тупой, расползалась по животу. Женщине надоело грызть софу, она с усилием перевернулась и вперилась в мучителя презрительным взглядом. Она его просто уничтожала своим взглядом! А Павел жадно ел, не обращая на нее внимания. Он съел до последней крошки, достал коньяк, открутил крышку и собрался махнуть из горлышка. Катя протестующе замычала. Он хмуро на нее воззрился, поколебался, потом прогулялся до навесного шкафа и вернулся с кружкой, покрытой налетом накипи. Он плеснул немного в кружку, выпил и сыто срыгнул. Осталось рукавом утереть уста, но Павел воздержался.

— Что делаешь? — обратил он внимание на девушку.

— По дереву выжигаю, — процедила она, не сводя с него пронзительного взгляда. — Попутно охреневаю. Может, мне плеснешь?

— Чтобы ты совсем тут впала в буйство? Позднее. Если будешь хорошо себя вести.

Она задергалась. Сделала маховое движение ногами и села.

— Лежать, — сказал он. Катя призадумалась, пофыркала и легла.

— Хорошая девочка, — похвалил Павел.

— Послушай, — Она усердно воевала со своим лицом, придавая ему нейтральное выражение. — Я понимаю, что вела себя неправильно, и мне очень жаль. Может, развяжешь меня? Я не убегу. Честное слово.

— Ищи дурака, — фыркнул он. — Сама виновата. Вот и терпи теперь — этот режим полного благо…препятствования. Будь ты умнее, — начал он разглагольствовать, — я давно бы прекратил агрессивную политику, и мы бы с тобой подружились. Мне нужно от тебя совсем немного — не орать, относиться уважительно и не пытаться сбежать. Да, я чуть сожалею о случившемся, — смягчился Павел. — Понимаю, что доставляю тебе неудобства. Но с другой стороны, — его глаза хитровато заблестели, — тебе ведь не хватало по жизни сильных эмоций, верно?

— Ты психолог? — ощерилась она.

— Я беглый зэк.

— Вижу, что не по классу виолончели… Боже мой… — Екатерина картинно взмолилась. — Ну, почему я такая невезучая по жизни? В деревне пятьдесят дворов, так нет, сбежавший из заключения матерый зэк поселяется именно в моем доме, куда я приехала именно сегодня впервые в жизни! Чем не злая ирония? Кстати, что ты со мной собираешься делать, если я буду орать и звать на помощь? — Она вонзила в него уничтожающий взор. — Убьешь?

— Повторяю для бестолковых, — вздохнул Павел. — Я не убиваю. Как бы ни хотелось это правоохранительным органам. Просто вырублю.

— Лучше бы убил…

— Хорошо, я подумаю.

Она сокрушенно вздохнула и замкнулась. А Павел отошел от женщины подальше и начал снимать с себя зловонные обноски. Глаза у женщины тревожно забегали, впрочем, успокоились. Он не собирался к ней приставать. И нарциссизмом попутно с эксгибиционизмом не страдал. Он скинул на стул хламиду и остался в пропотевшей майке, покрытой живописными соляными разводами. У мужчины были неплохие мышцы, и не просматривалось ни одной татуировки. Лишней растительности на теле тоже не было — за исключением головы.

— Прошу меня простить за внешний вид, — пробормотал Павел и как-то смутился. — В обычной жизни я не похож на запущенного бомжа. Но обстоятельства сложились так, что в последние месяцы пришлось кое-кого отслеживать, я перестал стричься, бриться и не так уж часто мылся. Все, что ты видишь — камуфляж. Я был вынужден стать бомжом. Так было легче заниматься делом. Именно поэтому я такой пахучий и имею соответствующий экстерьер. А в последние двенадцать часов мне интенсивно приходилось бегать, валяться и потеть. Это не добавило привлекательности моему имиджу. Прошу простить, — повторил он.

— Да ладно извиняться, — проворчала Катя. — Какое мне дело, почему ты пахнешь и куда ты бегаешь.

Он приподнял, скривившись, майку и, словно к оголенному проводу, прикоснулся к страшноватому пятну, расплывшемуся в правой части живота. Не так давно из раны шла кровь. Она почернела, запеклась и смотрелась крайне неаппетитно.

— Мы еще и ранены… — проворчала Катя.

— Это не пуля. ОМОН палил из леса, когда я лез через плетень. Неловко упал — и на штакетину. А из нее гвоздь торчал. Сначала не очень болело, да и времени не было обращать на это внимание. Полз по огородам, прятался от местных жителей, которые тут у вас периодически растут на грядках… — Он побледнел от боли. Потом поднялся, держась за бок, доковылял до стола, где были разбросаны женские вещи из сумочки. Он начал их раздраженно перебирать, надеясь отыскать что-нибудь полезное.

— Анальгин есть, — подсказала Катя.

— Спасибо, перебьюсь, — проворчал он. — Вот скажи, зачем тебе столько кремов? — Он переворошил упитанные тюбики. — Что ты с ними делаешь?

— Я ими себя… кремирую, — объяснила Катя. — Это утренний крем, дневной и вечерний. Для сухой и шелушащейся кожи.

— А если перепутаешь? — Он криво усмехнулся. — Что-то произойдет?