Отныне и вовек

– Не нервничай, Никколо. Это не на всю жизнь. – И откровенно намекнул: – Я здесь не последняя спица в колесе. Тебе положено повышение, и ты его получишь, Ты один везешь весь этот воз. Я за тебя похлопочу.

– Ничего ты не сделаешь, – проворчал Лива. – Пока ротой командует Динамит, а О'Хэйер числится в его команде и платит за сарай, ты связан по рукам и ногам.

– Ты мне не веришь? – возмутился Тербер. – Говорю тебе, я знаю ходы.

– Я не первый день в армии. Я никому не верю. За тринадцать лет службы поумнеешь.

– Как у тебя подвигается? – Тербер кивнул на стопки незаполненных бланков. – Помочь?

– Зачем мне помогать? Не нужна мне ничья помощь. – Лива пощупал толстую пачку бланков. – Самому работы еле-еле хватает. Оттого и моральный дух низкий. Знаешь, как говорят кадровики: когда у солдата руки не заняты, начинается моральное разложение.

– Ладно, давай сюда половину, – нарочито усталым голосом сказал Тербер. – Мало мне других мучений, так я теперь еще и писарь. – Он взял протянутые Ливой бланки, улыбнулся и подмигнул бледному, как мертвец, итальянцу. – Уж мы-то с тобой работать умеем. За сегодня все кончим. – И, заметив, что Лива не клюнул на лесть, добавил: – Не знаю, Никколо, что бы я без тебя делал.

Насчет повышения он тоже не верит, подумал Тербер. Да я и сам не верю. Он стреляный воробей, его одними обещаниями не купишь. С такими надо тоньше – поиграть на личных отношениях, на самолюбии.

– Разделаемся с ведомостями, и месяц-другой передохнешь, – сказал он. – Ты, Никколо, прямо как наши повара. Им их сержант Прим тоже поперек горла стоит, каждый день грозятся перевестись. А никуда они со своей кухни не денутся. Строевой боятся до смерти.

Он разделил пачку бланков на аккуратные стопки и разложил на прилавке. Вытащил из угла высокую табуретку, уселся и достал свою видавшую виды ручку.

– Если бы они ушли от Прима, я бы их прекрасно понял, – сказал Лива.

– Никуда они не уйдут. А по мне, катились бы ко всем чертям! И ты тоже никуда не уйдешь. Правда, по другой причине. Ты не бросишь меня тут барахтаться одного. Ты такой же идиот, как я.

– Не брошу? Это мы посмотрим, это мы еще посмотрим. – Но серьезность уже ушла из его голоса, он просто подначивал Тербера.

– А ну работай! – цыкнул на него Тербер. – Не то упеку в сверхсрочники, на весь тридцатник.

– Держи карман шире, – беззлобно сказал Лива, заканчивая разговор.

Ох, Милтон, думал Тербер, какой же ты сукин сын, как же ты умеешь врать, стервец! Ты мать родную продашь Счастливчику Лучано[9] только бы держать роту под каблуком. Ты готов врать бедолаге Пикколо, обхаживать и улещивать его, чтобы он не перевелся и у тебя нормально работал склад. Ты так заврался, что уже и сам не знаешь, где правда, где вранье. А все потому, что тебе хочется, чтобы твоя рота была образцовой. Твоя рота? Скажи уж честно – рота Хомса. Динамита Хомса, тренера полковых боксеров, элегантного наездника, подлипалы номер один, который чище всех вылизывает задницу нашему Старику, нашему Большому Белому Отцу, подполковнику Делберту. Это рота Хомса, а не твоя, думал он. Тогда почему же ты вместо Хомса занимаешься всей этой дребеденью? Пусть не ты, а Хомс жертвует собой и приносит себя на алтарь самоотверженного и энергичного служения армии. Ну, почему, почему ты не пошлешь все это к чертовой матери? Когда ты наконец все бросишь и спасешь свое человеческое достоинство? А никогда, ответил он себе. Потому что карусель эта крутится так давно, что теперь страшно даже проверить, есть ли что спасать, осталось ли оно у тебя – человеческое достоинство? Если честно, осталось или нет? – спросил он себя. Нет, Милтон, вряд ли. Потому-то тебе и не вырваться. Ты связан по рукам и ногам, как правильно сказал Лива.

Он разложил перед собой бланки и начал работать с той бешеной энергией, при которой выкладываешься на сто процентов, ни разу не ошибаешься и дело идет у тебя так быстро и споро, что даже не ощущаешь, что работаешь, а когда наконец разгибаешься, то видишь, что все уже сделано, хотя ты вроде и ни при чем. За его спиной точно так же работал Лива.

Они по-прежнему сидели над ведомостями, когда час спустя вошел О'Хэйер. Он мгновение постоял, привыкая к темноте, – широкоплечая тень в светлом дверном проеме. Вместе с ним в склад, казалось, проникло облачко холода и остудило теплый родник энергии, питавший Тербера и Ливу.

О'Хэйер брезгливо покосился на бланки и раскиданное вокруг обмундирование.

– Настоящий свинарник, – сказал он. – Лива, надо здесь навести порядок.

Он шагнул за прилавок. Терберу пришлось сдвинуть бланки и встать, чтобы О'Хэйер смог протиснуться. Высокий франтоватый ирландец с кошачьей грацией боксера переступил через груды лежащих на полу вещей и, остановившись за спиной у Ливы, взглянул на машинку. Форма у О'Хэйера была сшита на заказ. Три сержантские планки – ручная вышивка. Тербер снова разложил на прилавке ведомости и погрузился в работу.

– Как идут дела, Лива? – спросил О'Хэйер.

Лива поднял глаза и кисло посмотрел на него:

– Помаленьку, сержант, помаленьку.

– Вот и хорошо. А то мы давно просрочили.