Отныне и вовек

Карен тотчас разгадала его обычный ход. В зеркало ей было видно Хомса: крепкий, волосатый, ноги карикатурно кривые от многих часов, проведенных в седле – в Блиссе он был капитаном команды поло, – курчавые черные волосы на груди упруго оттопыривают нижнюю рубашку, точно мягкая набивка. В окаймленном густой бородой лице грубая плотская чувственность похотливого монаха и та же страдальческая гордыня. Он брил шею только под воротничком, и черные завитки волос устремлялись с груди к выбритой шее, как языки пламени к воронке дымохода. Тошнота большой скользкой рыбиной трепыхнулась у нее в желудке от вида этого человека, ее мужа. Она подвинулась на край банкетки перед туалетным столиком, чтобы не видеть в зеркале его отражение.

– Я утром был у Делберта, – сказал Хомс. – Он спрашивал, будем ли мы на вечере у Хендрика.

Его массивный подбородок был решительно выпячен. Спокойно наблюдая за ней и надевая бриджи, он как бы случайно встал так, чтобы она снова видела его в зеркале.

Карен следила за его движениями и, хотя уже знала, что будет дальше, не могла совладать со своими нервами, вибрирующими, как струны под пальцами гитариста.

– Нам придется пойти, – продолжал он. – Никак не отвертеться. Его жена снова устраивает дамский чай, но от этого я сумел тебя избавить.

– От вечера у генерала тоже можешь избавить, – сказала Карен, но ее голос утратил твердость и звучал неуверенно. – Если тебе так хочется, иди один.

– Я не могу каждый раз ходить один, – уныло сказал Хомс.

– Можешь. Скажешь им, что я больна, тем более что это правда. Пусть думают, что я еле жива – это тоже недалеко от истины, и твоя совесть может быть чиста.

– Симмонса сняли с футбола, – сказал он. – Освободилась майорская должность. Старик сначала мне на это намекнул, а уж потом спросил, пойдешь ты на вечер или нет.

– Ты же помнишь, последний раз он чуть не разорвал на мне платье.

– Он тогда слегка перепил. Он ничего такого не имел в виду.

– Надеюсь, – язвительно сказала Карен. – Если бы мне захотелось с кем-то переспать, я бы нашла себе настоящего мужчину, а не эту пивную бочку.

– Я серьезно. – Хомс перекалывал значок пехоты с грязной рубашки на чистую. – Будь ты со Стариком поприветливее, это многое бы решило, особенно сейчас, когда убрали Симмонса.

– Я и так помогаю тебе чем могу. Ты сам знаешь. Меня воротит от всех этих офицерских вечеринок. Я хожу на них только ради тебя. Играю роль любящей жены, как мы и договаривались. Но ради твоей карьеры спать с Делбертом! Не надейся.

– Никто тебя об этом не просит. Разве так трудно быть с ним чуть-чуть поласковее?

– С этим старым бабником? Меня от него тошнит.

Она машинально взяла со стола гребень и снова начала рассеянно водить им по волосам.

– Ну потошнит немного, потерпи – майорская должность того стоит, – просительно сказал Хомс. – Мы вот-вот вступим в войну, а когда она кончится, нынешние майоры с дипломами Вест-Пойнта будут генералами. От тебя всего лишь требуется улыбаться ему и слушать байки про его деда.

– Ему улыбнешься, а он думает, это приглашение залезть под юбку. У него жена есть. Чего ему не хватает?

– Действительно, чего? – ядовито заметил Хомс.

Карен вздрогнула, хотя и понимала, что обвинение носит чисто теоретический характер. Он изображал сейчас несчастного, страдающего любовника, и от этого внутри у нее все дрожало.

– Но ведь у нас с тобой уговор, – грустно напомнил Хомс.

– Хорошо, – сказала она. – Хорошо. Я пойду на этот вечер. Все. Давай о чем-нибудь другом.

– А что у нас на обед? Я голодный как черт. И день сегодня был жуткий. У Делберта просидел бог знает сколько. Он кого хочешь заговорит до полусмерти. Потом еще три часа воевал с поваром и с этим переведенным, Пруитом. – Он внимательно посмотрел на нее. – Меня такие вещи совершенно выматывают.

Она подождала, пока он кончит говорить.

– Сегодня у прислуги выходной, ты же знаешь.

Хомс досадливо поморщился:

– Разве? Фу ты, черт! А какой сегодня день? Четверг? Я думал, среда. – Он с надеждой посмотрел на часы, потом пожал плечами: – Что же делать, в клуб идти уже поздно. А может, еще успею?

Карен под его пристальным взглядом продолжала расчесывать волосы, чтобы заглушить в себе чувство вины – она даже не предложила приготовить ему поесть. Он никогда не обедал дома, в их уговор не входило, чтобы она готовила ему обед, но все равно она сейчас чувствовала себя бессердечной преступницей.

– Что ж, придется перехватить какой-нибудь паршивый бутерброд в гарнизонке, – покорно сказал Хомс, переминаясь с ноги на ногу. Еще немного постоял, потом сел на кровать. – А ты что будешь есть? – опросил он с видом человека, стыдливо напрашивающегося в гости.

– Себе я обычно варю только суп. – Карен тяжело вздохнула.

– Вот как. Я суп не ем, ты же знаешь.

– Ты меня спросил, я ответила, – сказала она, стараясь не сорваться на крик. – Я действительно готовлю себе только суп. Зачем мне врать?

Хомс поспешно встал.

– Ну что ты, что ты, дорогая, не нервничай. Я вполне могу поесть в гарнизонке, ничего страшного. Ты же знаешь, тебе вредно волноваться. Не нервничай, а то опять разболеешься и будешь лежать.