Отныне и вовек

Маджио кивнул и пошел в спальню отыскивать на ощупь в мерно дышащей темноте свою городскую «форму» – гавайскую рубашку, дешевые брюки и туфли за два доллара. Пруит глядел ему вслед: маленький, узкоплечий, рахитичный сын племени горожан, навеки лишенных судьбой счастья ощущать под ногами живую землю, если не считать Центрального парка, с его тщательно ухоженной, чуть ли не законсервированной травой; отпрыск горожан, чья жизнь и даже фильмы, по образцам которых они пытаются эту жизнь строить, даже пиво, которое они пьют, чтобы эту жизнь забыть, – ширпотреб в консервных жестянках.

12

Март еще не успел перевалить за середину, как уже было получено согласие на перевод повара из форта Камехамеха, хотя Хомс заставил Тербера отослать официальный запрос всего полторы недели назад. Обычно оформление перевода, тем более из одного рода войск в другой, тянется долго, но на этот раз все решилось с неслыханной быстротой.

Когда Маззиоли принес из штаба полка письмо о переводе, Милт Тербер сидел в канцелярии и озадаченно рассматривал фотографию, лежавшую перед ним на столе поверх деловых бумаг. Фотографию ему подарила Карен Хомс, и Тербер, подперев щеку здоровенным кулаком, разглядывал снимок с недоумением мальчишки, который попал на фильм для взрослых и мало что понимает.

Она дала ему эту фотографию перед их «лунным купанием», как он теперь иронически называл про себя тот вечер на пляже. Он не просил, она сама протянула ему фотографию, едва он сел к ней в машину. Как будто считала, что так положено, подумал он.