Отпечатки

Позже, когда Джон и Фрэнки наконец ушли, а Джуди стояла у него за спиной, массируя ему виски, Джейми всерьез задумался о — ну, обо всей этой чертовщине. Может, здесь что-то в воду намешано? Может, в этом дело? Какое-то неизвестное вещество, что дарует безмятежность — делает всех такими щедрыми, такими добрыми — такими совершенно свободными от жадности, и страхов, и суматохи, которые, Иисусе, — в Лондоне начинаешь думать, что из них-то все и состоят. Нет — не вещество. Лукас. Никаких фокусов. Дело в Лукасе. Даже когда его нет рядом, он есть, понимаете. Он витает. Он везде. Совсем как воздух.

Посмотрите на Джуди: нежно и твердо отгоняет прочь смятение. Раньше, когда он пытался излить ей бестолковой и по большей части, вероятно, невнятной скороговоркой кошмарную боль ломки, которая сжирает его изнутри, Джуди спокойно скрутила белую трубочку из куска этикетки и велела засунуть конец трубочки в рот. Он посмотрел на нее, разумеется, совершенно дико — словно она совсем выжила из ума. В смысле — она что, не собирается набить эту чертову штуку ядами и поджечь? В общем, нет — как выяснилось, нет. Короче, так он и сделал — принялся сосать. Сосал трубочку изо всех сил, а потом начал жевать. Джуди вырвала ее у него, когда с совершенно сумасшедшими глазами он чуть не проглотил изжеванное мокрое месиво, — после чего весьма хладнокровно произнесла: «Ну ладно, хорошо: очевидно, суррогат не годится…», а потом затеяла этот массаж, который, по-моему, мне действительно так кажется, в некотором роде потихоньку помогает. И послушайте. Хотя Джуди чертовски привлекательна (обалденные сиськи — она случайно касается моего загривка то одной, то другой), я ни капельки, честное слово, не чувствую, что хочу заниматься с ней грязными вещами на полу. И… по-моему, теперь я чувствую то же самое даже насчет Фрэнки. Обе женщины прикоснулись ко мне… но это не должно, ох, — быть так. Правда ведь? Все время. И кому в голову взбредет вклиниваться в такую прочную пару? Ради Христа: Фрэнки и Джонни любовники…

О боже. Не то что бы оставить девушку в покое (там, надо признать, где она совершенно счастлива быть) хоть в некоторой степени ново

для Джейми. (Ммм… ммм… это настойчивое давление глубоко у меня в голове — ничего не чувствую, одно блаженство…) Нет-нет. Не ново, нет. Сколько раз я смотрел на девчонок и думал: дааа… может быть — всего лишь может быть, если я встану и на сей раз хоть что-нибудь дня этого сделаю — сейчас, прямо сейчас: сделай что-то сейчас, ради бога, прежде чем она уйдет, — тогда, быть может, о господи, только быть может сегодня вечером она окажется в моей постели. Но нет. Ни разу. Они всегда словно чуяли что-то. И они, эти бесконечно дрейфующие пред его взором видения, всегда оказывались далеко. После чего окончательно исчезали из виду.

Я лежу, изнуренный и бесполезный, в полуобмороке крайнего удовлетворения. Я не хочу, чтобы это кончалось: я умиротворен — и это хорошо. Но еще лучше, однако, — намного лучше, — что я теперь уравновешен; уравновешен, да, и почти расплавлен.

ГЛАВА ПЯТАЯ

— Сказать тебе, а? — спросила Мэри-Энн, когда Дороти пилотировала ее в столовую, — Кимми шла за ними, и все трое наслаждались градом приветствий и ужасно забавных восклицаний: Майк машет нам салфеткой, смотрите, — а Уна подняла бокал (с этой своей красногубой и словно тайной полуулыбкой). Тедди разливает вино, а Джуди яростно спорит о чем-то с новичком, кажется, Джейми его зовут, который вроде бы весьма доволен собой (Джуди любит шутки). Фрэнки и Джон, я так думаю, еще не пришли? Да — еще не спустились. — Сказать тебе, что мне больше всего нравится в ужине? — настаивала Мэри-Энн.

— Что, ангел мой? — улыбнулась Дороти. — Что тебе нравится больше всего?

— Да, — вступила в разговор Кимми. — В смысле, ну — вряд ли это еда, а? Сегодня, впрочем, она может оказаться и получше, с новым-то поваром.

Мэри-Энн довольно долго качала головой — тянула время до тех пор, пока просто не могла ни секунды больше хранить в себе новость; а затем в восторженной спешке, распахнув глаза, она, ох — сказала им:

— Одевание! Мне нравится, когда мы решаем, что надеть и всякое такое, мамочка, а особенно, когда мы подходим друг к другу, как сейчас.