Отпечатки

Джейми мог только кивнуть. Потому что и впрямь, и впрямь: и впрямь изумительный выпал день. Самое трудное — поверить, что в это же время сутки назад я… что? Еще спорил о пустяках с Каролиной? Или мы, обиженные, уже расползлись по темным углам, дабы вариться в собственном негодовании? Беспокоился ли я по-прежнему о Бенни? Или собственное выживание захватило меня настолько, что вытеснило из головы все прочее? Не знаю. Все расплывается. Определенно я не планировал ничего иного, кроме как просто приехать сюда — приехать сюда, да, и поговорить с Лукасом. Откуда мне было знать, что через, ох — всего через несколько часов, я до такой степени буду ощущать себя частью всего — настолько крепко связанным с остальными? Мысль о том, чтобы провести завтрашний день не здесь, без них, уже не только совершенно невероятна, но превратилась в какое-то шипастое порождение зла, что порвет тебя в клочья, если ты хотя бы слегка коснешься его острых игл; она стала одним из тех страхов, которые просто невозможно обдумывать в здравом рассудке, ибо даже первые признаки столь напрасной и тайной мысли могут припадком ужаса остановить твое сердце и отнять у тебя волю сделать живительный вдох. Джуди мне так и говорила. Мир — большой мир, настоящий мир (мир снаружи), он так переменился в последние годы. Что некогда казалось безопасным, уже не является таковым. Мы старались отогнать прочь все плохое, но оно никогда не уйдет. А мы — наши жизни тоже менялись со временем, но все мы как-то нашли дорогу сюда, чтобы быть вместе. Мы сбились в кучу, чтобы утешить друг друга, исследовать возможности и щедро развить наши таланты. У нас тут, сказала Джуди — она говорила и держала Джейми за руку, — у нас тут наш собственный

мир, понимаешь? Вернее, мир Лукаса, в котором мы с таким удовольствием пребываем. Так что, Джейми, заключила она (и она — она так по-доброму улыбнулась), как в песне поется — заходи в наш мир: ну же, ты зайдешь?[53] и да,

я сказал — да, о да: я войду, я вошел. Я — часть.

Посмотрите вокруг. Просто окиньте взглядом. Потому что я, если честно, едва могу все это уяснить. Свечи оплыли, потеряли форму и теперь напоминают перезрелые грибы, толстые языки пламени лениво корчатся, нарезают лица на теплые, живые листы кинеографа.[54]

Стекло и серебро — черные и белые полосы — невероятно яркие, а сейчас, совершенно неожиданно, я перестал слышать… все продолжают пировать молча, хотя губы их движутся, а глаза продолжают свой танец. Тедди встает, взмахивает палочкой для еды или, быть может, золотым жезлом — и, когда все берутся за руки, осторожно, однако настойчиво первые шепотки, все смелее, просачиваются обратно, оживленный ритм и жужжание приправлены смехом, а редкими счастливыми вскриками. И теперь сквозь поволоку я вижу это так четко, и пробки в моих ушах растворились. Вздымается восторженный хор, а руки и бокалы подняты и радостно ходят ходуном.

— Вот это были дни!.. Как будто без

конца! Мы пели и плясали день за днем!..[55]

Да, о да — но времени на демонстрацию нежных и взаимных воспоминаний нет: это большое, взрывное, радостное празднование замечательного сейчас — лихорадочные объятия отчаянного благодарения за все, что никогда не должно исчезнуть или хотя бы ослабеть (нечего даже и думать об этом).