Отпуск на халяву

И вот я, совсем девчонка, хоть и не балованная, но привыкшая к хорошей жизни, переступаю порог новой комнаты. И – пошел отчет минуты, того самого момента превращения из девочки в женщину. Потому как вижу большую кучу в углу, радиусом в два-три метра, формой в осьмушку яблока, – и впадаю в ступор. В кучу свалено всё: верхняя одежда, белье, обувь, игрушки, кухонная и бытовая утварь. Всё, что было из вещей – в куче. Только постели на кроватях. – Я даже пол вчера вымыл, – мурлычет муж, неизмеримо довольный собой. Из состояния оторопи вывел проснувшийся Леха – пора кормить. Я кладу его на кровать и разворачиваю – а он голый в одном ватном одеяле, спасибо персоналу, оставили пеленку общественную. Тут еще муж смотрит на него и удивляется: – Ты кого мне родила? Чего он такой страшненький? – и это на чудного мальчишку, правда, лицо помято (так выправится, через месяц округлится), тощие длинные ноги прижаты к широкому угловатому красному туловищу (так это значит, что вырастет длинноногий парень с мощной грудью и плечами – это же прекрасно!). Итого: куча, голый ребенок в одном одеяле и негативный отзыв о его внешности – сразу три проступка за одну минуту! Это слишком для девочки! В голове моей что-то щелкнуло – произошло то самое превращение в женщину. И моей реакцией я до сих пор горжусь, поступила как мудрая женщина: – Ну какой же ты молодец! – чмок его в щечку, ласково потерлась об него и разъяснила преимущество длинных ног, широкой груди и отсутствие ора у голодного малыша (значит, спокойный, будем хоть спать нормально). Покормив грудью малого, одновременно развлекая девчонку, извлекла из кучи белеющуюся тряпку – оказалась моя майка – и перепеленала в неё сынулю. Потом извлекла что-то серое, порвала на тряпки и отправила счастливого мужа мыть шкафы, чтоб уж сразу было куда разбирать кучу.

Детское бельё и пеленки оказались в самом её центре, до них я добралась только через три дня, и всё это время пеленала ребенка во взрослую одежду. Кстати, муж и не подозревал, что в роддом надо было принести распашонки и пелёнки, он абсолютно был уверен, что хватит одного одеяла. Просто я смогла за минуту влезть в шкуру мужа и понять, как нелегко ему пришлось, как он старался для нас: внезапно вырванный из нормальной жизни, смог организовать переноску мебели с первого этажа на пятый, докупить шкаф и кроватку – и все это с маленьким ребенком на руках (год и три месяца – еще не ест сама и не признает горшок!), её же и кормить надо было чем-то (а очереди в магазинах!), и гулять, и спать укладывать. Он похвастался, что Яна у него ни разу не плакала – конечно, ребенку была предоставлена необыкновенная свобода лазить по шкафам, возиться с чудесной кучей новых вещей, заниматься с отцом необычными делами, туда-сюда перетаскивая интересные штучки – ребенок и вправду был страшно доволен. А когда я недели через две осторожно спросила, нельзя ли было как-то рассосать эту кучу к моему возвращению, он с чувством абсолютной правоты трезво извлек умную мысль: – А зачем? Ты все равно переставила бы всё по-своему, к чему двойную работу делать?

Ой, чего это я в воспоминания ударилась? Ждешь, не родится ли в тебе Рэмбо? – Зря, так не бывает. А с другой стороны, что еще делать-то, не трястись же от страха! Отсюда надо, конечно, убираться, уходить в лес (скорее, джунгли), перелезать гору и идти к людям на той стороне острова – пока я додумалась до такого плана. Самым сложным будет выбраться из лагеря, здесь полно охраны. Надо бы разведать, Наталья, где эта охрана расположена, хватит под кроватью лежать! И я выталкиваю себя к окну, пытаюсь следить. В заложниках быть мне страх как не хочется, нагляделась, как их освобождают у нас, в России. Что на Дубровке, что в Беслане – ужас. У них брак 25% считается хорошей работой, а меня это не устраивает.

Мои усилия не пропали даром. Вдруг услышала легкий музыкальный свист. Неспешные шаги. Человек прошёл мимо моего окна и остановился рядом, у соседнего окна. Постоял, как будто раздумывая, и вдруг на чистом русском языке спросил: – Командир, это ты? – в голосе было столько удивления и одновременно радости, что я заинтересовалась не на шутку. – Я, Серый, он самый. Не смотри так, дыру прожжёшь! Мы не знакомы, понял!? – Но ведь ты погиб! Мы тебя там и похоронили, фамилию на кресте вырезали. – Как видишь, живой! – довольный смех. – Ты приходи сегодня ко мне, как стемнеет, разговор есть. Да не болтай! – Обижаешь, командир… – и шаги прошаркали вон.

Вот тебе, Наталья, и русские, опять накаркала, заскучала, видите ли, по русской речи. Проблема в том, как услышать их разговор. Думай.