Отражение

Он меня боится. Не Смерть, а её воск. Он убегает от меня, хочет вернуться к Смерти, ведь там безопасно — Смерть я не трону.

Во всяком случае, не сегодня.

Справа лежит мужчина. Лица не видно, но по фигуре и одежде я понимаю, что он молод. Скорее, юноша, чем мужчина. Навскидку — лет двадцать.

Мёртвый.

Рядом с юношей стоит золотая чаша, до краёв наполненная тёмной жидкостью. Похоже, он сцеживал в чашу кровь, ослаб, повалился на правый бок и умер. Поза свидетельствовала, что перед смертью юноша ёрзал ногами по асфальту, но чашу, к счастью, не перевернул.

Чаша меня притягивает. Но она далеко, за границей круга.

Я поднимаю голову и осматриваю окна первого этажа. Они тёмные. В обычную ночь окна слились бы со стенами, но сегодня — Великое Полнолуние, тучи спрятались, красноватая Луна щедро делится ворованным светом, и стёкла даже блестят, готовые разбиться или раствориться по моему желанию. Но я не желаю. Я поднимаю голову выше и осматриваю окна второго этажа, мимоходом пробегаю взглядом по третьему и… И неожиданно для себя замираю.

Что-то не так…

Я пристально смотрю на второе окно слева по дальней стене, а через несколько секунд вспоминаю:

— Ольга! — Мой голос оказывается хриплым и слабым, я откашливаюсь и повторяю с нежностью: — Ольга.

А в следующее мгновение вижу её отчётливо. Ольга распахнула створку, чуть подалась вперёд, грудью навалившись на подоконник, помахала мне рукой и крикнула: «Привет! Я сейчас!»

Я машинально машу в ответ.

Я поднимаю руку, улыбаюсь, машу несколько раз и замираю, как идиот, глупо таращась на поблёскивающий стеклом прямоугольник. Второй слева.

Пустой.

Как будто мёртвый.

Почему пустой?

Потому что ночь?

Я вновь смотрю на Луну, словно спрашиваю о происходящем. В ответ Луну равнодушно тошнит серебряными лучами.

В окне никого нет. Во дворе никого нет. Мир стал пуст и холоден.

Мне хочется выть.

— Ольга…

Одна из свечей догорела, алое сияние погасло, и магический круг помертвел, колодки исчезли, я выхожу из квадрата, делаю несколько шагов, с удовольствием разминая застоявшиеся ноги, подхожу к мертвецу, наклоняюсь и беру чашу.

В ней действительно кровь.

Тёплая.

— Спасибо за твой дар, — произнёс я слова, которые сами пришли в голову. — Я принимаю его и клянусь блюсти договор, чего бы мне это ни стоило: силы, времени или живота. Я сделаю, что обещал. Я поклялся.

Тогда я понятия не имел, что означают слова. Но если бы знал — всё равно бы произнёс, ведь в этих словах была моя суть.

Кровь оказалась густой и сладковатой, пить её не доставляло удовольствия, но пришлось. А когда я одолел последний глоток, тёмный асфальт втянул в себя и квадрат, и круг, и символы, и свечи, и пустую чашу, которую я отшвырнул.

Остался лишь мертвец.

Неинтересно.

Я сделал шаг.

Смерть, собирающая воск, отошла в сторону, в тень. Решила вернуться за своей собственностью чуть позже.

Разумно.

Я огляделся.

«Где Ольга?»

Чутьё подсказывало, что в квартире, которой принадлежит второе окно слева по дальней стене, её нет. Но где она?

Почему не встретила?

Зажглись тусклые фонари. Над каждым подъездом и один — в арке. И в их свете я разглядел на стене искусное граффити: тяжёлую собачью морду, грозную на вид, но при этом — неуловимо мягкую. Сторожа, а не бандита, сильного, но не злого. Я подошёл к изображению, постоял, разглядывая собаку, затем протянул к морде руку и… И вовремя её отдёрнул, не позволив себя цапнуть.

— Хитрый, — проворчала призрачная тварь.

Заклинание отпускало её не дальше чем на полметра от стены, так что я находился в безопасности.

— Проголодался?

— Я не ем мяса, — ответил пёс. — Я его рву.

— Я не чужой.

— Тебе здесь не рады.

— Ответь, где Ольга, и я уйду.

Пёс посмотрел мне в глаза, оценивая искренность, рыкнул коротко, а потом неохотно протявкал:

— Я давно не видел Ольгу.

— Она переехала?

— Говорят, умерла.

У меня задрожали пальцы. Её нет в окне, потому что она умерла? Может ли призрачная тварь лгать мне? А если может, то зачем?

— Ты видел похороны? — хрипло спросил я.

Пёс понял моё состояние: в лающем голосе появились сочувственные нотки.

— Днём я сплю, — прогавкал он с сожалением.

— Ты видел похороны? — повторил я, глядя на дрожащую руку.

Мою. Правую. Руку.

Когда я думал, что Ольги нет, рука начинала дрожать. А внутри появлялось нечто настолько чёрное, что я боялся его больше, чем воск боялся меня.

— Я не видел похороны, — ответил пёс.

— Закрой глаза и расслабься. Я не причиню тебе зла.

Он подчинился. И не цапнул, поскольку знал, что я могу навсегда стереть его со стены.

Он подчинился. Я положил руку на тёплый лоб, почувствовал мягкость короткой шерсти, но заставил себя отвлечься от мешающих ощущений и сосредоточиться на том, что видел сторож арки, когда спал.

Дом тоскливо рыдает. Необычно мрачный, притихший от ужаса двор. Гроб. Люди в чёрном и белые цветы в их руках. Только белые цветы. Ольга любила белые цветы. Кроме одежды людей, всё белое: цветы, гроб, рубашка, лицо, волосы… Всё белое, кроме одежды людей и их настроения — они чёрные.

Ольга умерла.