Отражение [Сборник рассказов]

— Думаю, это можно понять только коллективно. Я бессилен и глуп, пока кто-то где-то орёт и стреляет из ружья. Пока в людях осталась хоть капелька ненависти — мы ничего не поймём.

Гарри пожал плечами, посмотрел в сторону рощи, мимо которой они проезжали. Она хранила гробовое молчание. Всегда были звуки: птичьи трели, шум, когда кто-то неосторожный ронял с веток жёлуди. Их отсутствие било по ушам гораздо сильнее, чем любой, самый громкий, шум.

— Они боятся, — сказал он. — Очень страшно, когда где-то что-то идёт не так, как шло всю жизнь.

Когда горький дым наконец наполнил кабину, Гарри спросил:

— Мы оставим их здесь?

Том покачал головой.

— Мы не сможем вырыть сразу столько могил.

— А птиц?

— Я сам прослежу, чтобы их похоронили как подобает. Если кто-то будет против, сам их похороню.

«Я сам хоронил свою пташку, — сказал себе Том, думая о Вэнди. — Она умирала долго, мучительно, многочисленные процедуры, которые назначали эти языческие шаманы-врачи, только причиняли невыносимые страдания. Они возводили на пути воли Божией стены из хирургических ножей, и снова, и снова, а моя Вэнди вынуждена была ползти через них, цепляясь кровоточащими руками за лезвия… Храбрая Вэнди, неустрашимая Вэнди, отмеченная смертью, она так и не повернула назад, к жизни…»

— Интересно, какая у них религия?

— У кого? — спросил Том, очнувшись.

— Да у птиц. Вряд ли протестантизм или католичество, — Гарри даже слабо улыбнулся. — Не могу себе представить какую-нибудь гагру в митре. Вдруг мы похороним их не по тем обрядам. Может, согласно их обрядам, их тела следует сбрасывать со скал.

Том потёр ладони, посмотрел на глубокие борозды на тыльной их стороне. Сквозь дым они напоминали влажные азиатские каньоны.

— Птицы — они гораздо ближе к Богу, чем мы. Уверен, они понимают, что ничего плохого мы им не хотим. Главное, делать то, что делаешь, с чистым сердцем.

Гарри сказал задумчиво:

— Детям говорят, что Боженька живёт на небе, и они верят, потому что маленькие. Но мы-то знаем, что там вакуум, космос, планеты… до них можно даже долететь, но космонавты вряд ли станут ближе к Богу… Кто-то считает, например, что Бог может жить и где-нибудь на земле. Не обязательно в храмах, а в каких-нибудь искренних вещах. Например, в стоге сена. Вы в это не верите?

Том улыбнулся.

— В некотором роде я ортодокс. Небеса на слух воспринимаются куда как приятнее, чем стог сена.

Гарри улыбнулся в ответ, и оба поняли — это первые настоящие улыбки за целые сутки. Хорошо бы сохранить хоть крохи этого ощущения на будущее, когда придётся возвращаться за новыми телами, когда птицы вновь посыплются на головы колючим кричащим дождём… когда они научатся высаживать автомобильные стёкла и бросаться на лопасти взлетающих спасательных вертолётов — им двоим понадобятся эти искорки, может, последние на всё человечество, и будут они дороже бриллиантов.

Конец

Королевство котов

Ванюша был ребёнком с мальчиками в глазах.

Так говорила мама. Её, бывало, переспрашивали: «может, с мячиками?» Может и так — говорила мама, и смотрела мечтательно в окно. Но в следующий раз обязательно вновь повторяла — Ванюша у нас с мальчиками в глазах.

Эти мальчики веселились, кричали, кувыркались через голову и катались кругами на одноколёсных, как в цирке, велосипедах, тем самым отвлекая малыша. Он только смотрел восторженно и ни на чём не мог сосредоточиться.

В два Ванюша был неуклюжим, почти игрушечным карапузом, которому умилялись старушки. Он не мог ходить, да и ползал еле-еле, а из слов знал только загадочное «ука-гука», от которого веяло дремучим шаманизмом.

В четыре, когда многие ребята уже болтают напропалую и даже считают до десяти, Ванюша научился показывать пальцем в окно, причём с таким видом, что все, кто рядом, обязательно оборачиваются посмотреть — что же так поразило малыша? Ему поставили диагноз «задержка психического развития», и тогда Миша, старший брат Ванюши, которому к тому времени исполнилось семь, стал звать его «мистер-дуристер». Ванюша не возражал. Глядя на старшего брата, он только улыбался да тащил в рот всякую гадость.

Возможно, Мишка и был одним из тех «мальчиков», что не вылезали из своих шумных игр, хотя сам он так не считал, стараясь улизнуть от мистера-дуристера и скинуть заботу о нём на кого-нибудь другого.

Лучше всего у Ванюши получалось рисовать, а точнее — рисовать кота в четыре приёма. Номером раз была крутая дуга, будто в небо стартовала ракета, номером два — глазки и нос, три чёрточки. За номером три шли уши, а в хвосте плёлся хвост, необыкновенно красивый кошачий хвост, изгибающийся дугой, а иногда закручивающейся спиралью. Кто научил его рисовать таких котов, Ванюша не помнил. Мама считала, что это Мишка, хотя последний отрицал, утверждая, что научил бы братца играть в мяч головой, если бы у того были спортивные наклонности.

— Я бы хотел, чтобы мой брат был борцом, — говорил Мишка, вставая в шутливую стойку. — Им вон головы нужны, только чтобы уши откусить противнику.