Отражение удара

Он повернулся к Шинкаревой. Выглядела Алла Петровна именно так, как должна выглядеть женщина, у которой несколько часов назад арестовали мужа, и не просто арестовали, а по подозрению в том, что он - маньяк-убийца. Глаза были сухими, но белки казались розоватыми, веки припухли, а нос некрасиво покраснел, натертый носовым платком. Платок и сейчас был при ней, судорожно сжатый в руке.

- Я хотела извиниться, - сказала она сухим ломким голосом. - Понимаю, что мои извинения могут показаться вам неуместными, но... Мне правда очень жаль. В том, что произошло с вами, есть часть и моей вины.

- В моей жизни случались вещи пострашнее, чем проколотые шины или трое суток в камере, - успокоил ее Илларион. - Забудьте вы об этом. Вам сейчас нужно беречь силы, они вам пригодятся. Признайтесь только: вы ведь обо всем знали?

Она кивнула.

- А что я могла сделать? Я пыталась помочь, но он...

Она вдруг разрыдалась. Некоторое время Илларион молча стоял, не зная, как поступить, а потом осторожно погладил женщину по голове. Алла Петровна немедленно прижалась к нему, продолжая плакать. Илларион не отстранился, понимая, что она нуждается в поддержке.

Прикосновение женщины, на которую он совсем недавно поневоле заглядывался, сейчас не волновало его, вызывая лишь легкую грусть.

- Будь оно все проклято, - сквозь слезы твердила Алла Петровна, - будь оно проклято(tm) Эта жизнь изуродовала мужа, а теперь его будут судить и, может быть, даже расстреляют".

- Не расстреляют, - сказал Илларион. - Сейчас не расстреливают. Ну, не плачьте. Что же теперь...

- Вы не понимаете, - давясь слезами, с трудом проговорила она. - Мне страшно. Холодно и страшно.

Пленка на окне все время шевелится, шуршит... Мне кажется, я тоже схожу с ума. Все время вздрагиваю, оборачиваюсь, как будто он здесь... Он пытался меня убить.

Вот, смотрите.

Она отстранилась, закинула голову, и Забродов увидел у нее на шее темные отпечатки. Еще он увидел совсем рядом со своим лицом полные слез расширенные глаза и полуоткрытые губы, за которыми влажно поблескивала жемчужная полоска зубов. Она едва заметно подалась к нему, он почувствовал под своими ладонями ее узкие плечи, и тут мысль, целый день ускользавшая от него, не давая покоя, вдруг четко, как транспарант, проступила в мозгу.

- Я вас понимаю, - сказал он. - Если хотите, можете переночевать у меня. Я постелю себе на кухне.

- Я не знаю, - растерянно проговорила она, отступая от него на шаг. Боюсь, я буду неверно понята...

- Кем?

- Да хотя бы соседями...

- Плевать на соседей. Речь сейчас не о них, а о вас.

Вы не поверите, но у меня тоже бывали моменты, когда отдал бы все, лишь бы знать, что поблизости есть хоть один человек, который в случае чего придет на помощь или хотя бы выслушает. Так постелить вам?

Она внимательно посмотрела на него.

- Вы какой-то ненормально добрый, - сказала она. - Только зачем же вам спать на жестком полу?

У меня нет предрассудков...

- Зато у меня, к сожалению, есть, - мягко ответил Илларион. - Если захотите, мы можем вернуться к этому разговору позже, когда вы немного придете в себя.

Не хочу, чтобы под влиянием минутной слабости вы сделали что-то, о чем станете жалеть потом.

- Я вам противна, - утвердительным тоном сказала она. - Ничего удивительного...

- Вы мне очень нравитесь, - возразил Илларион. - Присядьте, сейчас я проветрю комнату и постелю. А завтра добудем стекло и застеклим ваше окно.

Куда это годится - встречать зиму с разбитым окном?

Пока он проветривал комнату и убирал со стола, Алла Петровна приготовила ему чай.

- Пейте, - сказала она, протягивая чашку.

- Спасибо. А вы?

- А я не хочу. Пойду умоюсь, а то я, наверное, похожа на привидение.

Она ушла. Илларион еще некоторое время постоял, держа в руке чашку, а потом аккуратно вылил чай в раковину - пить совершенно не хотелось.

Глава 18

Он открыл глаза и сразу понял, что виски и коньяк сыграли с ним злую шутку - вместо того, чтобы лежать и обдумывать пришедшую ему в голову мысль, он заснул.

Он не стал шевелиться и даже снова закрыл глаза, оставив лишь маленькую щель, чтобы можно было сквозь полупрозрачную завесу ресниц видеть красно-сине-зеленые сполохи рекламы за окном.

Он лежал, ощущая лопатками, спиной, ягодицами твердые доски пола, и вдыхал удушливую вонь паленой бумаги, становившуюся сильнее с каждой секундой.

"Книги, - подумал он. - Черт подери, книги!"

Огромным усилием воли он заставил себя лежать неподвижно. Скорее всего, это были еще не книги. Если бы занялись книги, в соседней комнате уже бушевало бы ревущее пламя - старая бумага горит хорошо, так же, как и растрескавшаяся от времени кожа переплетов.

"Пигулевского сейчас наверняка хватил бы инфаркт, - подумал Илларион. - Книги - последнее, что у него осталось. Вон как он испугался, когда Репа чуть не вломился на джипе к нему в витрину. Репа... Вот она, эта мысль: Репа. Репа, приятель, где же все-таки ты наглотался снотворного? Ты сказал, что решил заглянуть ко мне по дороге из казино. Из какого, интересно было бы узнать?"