Отражение удара

- Дежурный? Сорокин беспокоит. Да, да, взяли, все целы... Ну, ты что, сам не знаешь? Слушай, некогда мне с тобой трепаться. Что там по делу Старкова? У Гранкина? А Гранкин там? Да сам знаю, что воскресенье... Мало ли - а вдруг? Дело-то серьезное... Что - ясно? Кому это все ясно? Это вам с Гранкиным все ясно, а мне вот не ясно, а наоборот, очень даже облачно... Позвони-ка ему домой. Да, трубку не клади, я здесь, у аппарата подожду. Ага, давай.

Он опустил трубку на колени и сказал Мещерякову:

- Домой звонит.

Мещеряков кивнул, показывая, что он все слышал и понял.

- Сейчас мы это дело проясним, - сказал Сорокин и поднес трубку к уху. - Алло... Ну, что? Где? На какой, к дьяволу, рыбалке?! Ах, на карася... Ну, я ему покажу карася. Что? Что надо, то и натворил. Твое дело дежурить, а не сплетни собирать. Вот именно. Вот и дежурь.

Ага, давай, всплакни, маме пожалуйся... Ну, все, все, отстань, некогда мне с тобой. Все равно ничего не скажу.

Все, будь здоров.

Он вернул трубку Мещерякову и развел руками.

- На карася уехал. Куда - жена то ли не знает, то ли не говорит. Ох уж мне эти милицейские жены!

Он посмотрел на Мещерякова и успокаивающе похлопал его по колену.

- Да ты не расстраивайся, полковник, - сказал он. - Завтра займусь этим прямо с утра. Ну, переночует он еще разок в изоляторе...

- Вот удовольствие, - проворчал Мещеряков.

- Удовольствие, конечно, ниже среднего, но тут уж ничего не попишешь. Разве что ты решишь взять тюрьму штурмом.

- Гм. - Под внимательным взглядом Сорокина Мещеряков смутился и отвел глаза. - Честно говоря, была у меня такая мысль...

- Не валяй дурака, полковник, - серьезно сказал Сорокин. - Потерпи немного. Обещаю, что сделаю все возможное и невозможное.

- А если этого не хватит?

- Надеюсь, что хватит.

Мещеряков не стал настаивать. В конце концов, нечего впутывать в это Сорокина. Пусть его совесть будет чиста.

Он отвез Сорокина домой и даже проводил до квартиры, чтобы хоть немного смягчить его участь.

Жена Сорокина, поворчав, действительно смягчилась и напоила обоих чаем - она была довольна, что муж все-таки вернулся, да и Мещерякова она уважала как человека серьезного и положительного. Прихлебывая обжигающий чай, Мещеряков подумал, как хорошо, что телепатии не существует: прочтя его мысли, симпатичная мадам Сорокина напрочь утратила бы веру в человечество.

***

Аппетита у них не было, и они решили на завтрак ограничиться чаем.

Шинкарев заметил, что жене больно глотать, и поспешно отвел глаза, чтобы не смотреть на ее осунувшееся лицо и снова вернувшуюся на шею цветастую косынку. Вместо этого он опустил глаза и принялся с тупым изумлением разглядывать свои руки. Только вчера он думал о том, что никогда не сможет намеренно причинить жене боль, и в эту же ночь пытался задушить вот этими самыми руками. Если бы под руку Алле не подвернулась лампа, он, как и боялся когда-то, проснулся бы рядом с окоченевшим трупом. "Вот тогда бы я точно сошел с ума, - подумал он, - окончательно и бесповоротно". Мысль эта показалась ему плоской и бесцветной, более того - лживой. Ведь не сошел же он с ума, узнав, что пытался ее убить. Что с того, что покушение не удалось? Главное, что он пытался, и ничего с ним при этом не случилось, разве что появилась новая шишка на голове. Никакого, черт его подери, сумасшествия...

- Прости, - продолжая смотреть на руки, тихо сказал он.

- Пустое, - откликнулась она хриплым шепотом. - Это не ты, это болезнь. Надо лечиться, Сережа, Надеюсь, ты это понимаешь?

- Ты.., ты давно догадалась?

- Я подозревала с самого начала. Помнишь ту изрезанную дверь? Я тогда собралась выбрить под мышками.., извини за подробность.., вот.., сунулась в шкафчик, а лезвий нет. И пальцы у тебя были порезаны, я видела.

И вообще, врать ты не умеешь. Можешь обмануть кого угодно, только не меня.

- Проклятье... Почему же ты молчала? Видишь, как все кончилось. Я ведь мог тебя убить. Неужели тебе не страшно?

- Разве можно бояться человека, которого любишь?

И потом, я не была уверена. Что бы я тебе сказала?

- Это да...

Некоторое время они помолчали. Шинкарев рассеянно потирал запястья, на которых все еще виднелись следы веревок, и боролся с подступавшими слезами. Он подумал, что стал ненормально много плакать, глаза у него все время были на мокром месте.., собственно, подумал он, почему бы и нет? Есть от чего заплакать.

У него было такое ощущение, словно он долго шел против сильного ветра, а теперь вот не то ветер внезапно стих, не то сам он зашел в укрытие... Это было ощущение нездоровой легкости и опустошенности, как будто он был щепкой, выброшенной штормом на пустой, безжизненный берег.

- И что теперь? - спросил он, чтобы заполнить эту пустоту и внести окончательную ясность в свое положение.

- Что ж теперь, - держась за горло, хрипло ответила Алла Петровна. Будем жить. Я ведь сказала: тебя не брошу. Что я буду делать одна? И потом, раз я тебя не выдала, значит, мы теперь соучастники. Может быть, это звучит высокопарно, но я даже довольна: теперь ты мой до конца, до донышка.