Отражения

Фрэлл! То, что сейчас произойдёт, тоже не способствует хорошему настроению и умиротворённому состоянию желудка. Я метнулся к дверям, которые... Оказались не заперты. Можно было и войти... Хотя, что бы изменилось? Только расстояние, а я и так справился...

Напрасно волновался: вытекающую из глазниц жижу, некогда бывшую мозгом, графини не увидели. Алаисса — потому, что к тому времени уже благополучно отбыла в обморок от переживаний, а Равель — потому, что смотрела вовсе не на умирающих убийц. Она хлопотала вокруг Мэвина, сидящего на полу и пытающегося понять, почему он всё ещё жив, когда, по всем существующим законам, должен был умереть.

Конечно, мне следовало бы привести в чувство графиню-мать, но... Но. Но. Но. Как и всякий раз после соприкосновения с магией, приносящего последней безвременную и печальную кончину, моё мироощущение было обострено практически до предела. Что поделать, издержки искусства. Или, правильнее было бы сказать: закономерная плата за вмешательство в тонкие материи.

Так вот, я не бросился на помощь dou Алаиссе только по той причине, что в холле дома Агрио в эти минуты творилось волшебство, перед которым почтительно склонит голову даже самый могущественный маг. Здесь и сейчас рождалось чудо любви. Ни Мэвин, растерянно хлопающий ресницами, ни Равель, обеспокоенно коснувшаяся его плеча, не понимали и не чувствовали, как между ними протягивается тоненькая ниточка чар, которыми вольна распоряжаться только природа. Да, всего лишь один вдох, совпавший во Времени и Пространстве, но... Невозможно соорудить что-то из ничего, а если у вас уже имеется холмик, на склоне которого притулился маленький камешек... Нужно только толкнуть, и в следующую минуту бегите прочь от лавины, сметающей всё на своём пути. Вот этим я и займусь. Только бы камнепад не погрёб меня под собой.

Я подошёл к Мэвину, нагнулся над ним и... Залепил юноше пощёчину. Очень болезненную и очень обидную. Карий взгляд вздрогнул, но удивлённый возглас вырвался совсем из других уст:

— За что?!

— Видите ли, милая Равель... Этот молодой человек поступил не просто глупо: он поступил вопиюще безответственно.

— Он спас...

— Он едва не погубил то, что ему пока не принадлежит. Свою жизнь. Или Вы полагаете, сударь, что уродство тела служит оправданием недостаточной остроте ума?

От этих слов Мэвин дёрнулся сильнее, чем от моего удара, а Равель... Ох, как же ярость красит женщин! Особенно, некоторых.

— Как Вы можете... Какое право Вы имеете укорять того, кому не повезло в жизни так, как Вам?!

— Везение, милая Равель — вещь, которой не существует. При ближайшем рассмотрении любое удачное стечение обстоятельств оказывается тщательно спланированным и дотошно подготовленным... Просто не всегда авторство благоприятного исхода принадлежит Вам: иногда Судьба тоже берётся за кости.

На этой глубокомысленной ноте поворачиваюсь и направляюсь к лестнице. И всё же, я — молодец, да ещё какой: на верхней трети ступенек меня настигает ответ девушки. Ответ, тон которого звучит почти победно, ведь Равель думает, что поняла причины моей жестокой отповеди в адрес Мэвина:

— Вы просто завидуете, что не сами спасли наши жизни!

Останавливаюсь. Замираю на мгновение. Сжимаю пальцами перила — до хруста суставов. Выдерживаю паузу и снова начинаю движение. Медленно, стараясь даже спиной изобразить оскорблённое достоинство. И только закрыв за собой дверь комнаты, позволяю весёлому фырканью прорваться на волю.

Ох, девочка, как же ты меня насмешила! При том, что сама была необыкновенно серьёзна и прекрасна в этот момент... Надеюсь, Мэвин оценит всю силу и прелесть твоего неожиданного заступничества. Надеюсь. А чтобы оценил наверняка, я и сам слегка поколдую на этот счёт. Чуть позже. Когда юноша окончательно соберётся с мыслями и навестит мою скромную обитель. Пока же у меня есть несколько минут (в лучшем случае — час, если Равель будет настойчива... а она — будет...), чтобы разобраться в черновиках, оставшихся от переводов дневника Лара. Всю ерунду скопом Лаймару читать не обязательно, значит, нужно отделить полезные знания от лирических иносказаний, дабы вручить магу инструкцию, не обременённую излишними подробностями, ибо подробности, когда их становится слишком много, превращают пользу во вред.

Я начал сражение первым — едва распахнулась дверь моей комнаты:

— Милая Равель разомкнула свои объятия, и Вы тут же сбежали?

Мэвин (хотя и сижу спиной к двери, могу до мельчайшей подробности описать то обиженное недоумение, которое повлёк за собой мой невинный вопрос) ответил не сразу. Я уже начал было настораживаться (знаете, в некоторых случаях удивительно подходящим оказывается принцип: «А чего тут думать?»), но интонации, которые юноша выбрал для ответного удара, сразу сняли все тревоги и сомнения. Мэвин просто пытался разумно сопоставить все факты и наблюдения, касающиеся вашего покорного слуги:

— Я не думал, что Вы можете быть таким грубым, лэрр.

— Грубым? — откидываюсь на спинку кресла. — И что же Вы полагаете грубостью? Указание предела Ваших возможностей? Или же...