Отражения

Дом задрожал в тот самый миг, когда Виталик спустился в подвал. Задрожал так, словно Подмосковье ходуном заходило в мощнейшем землетрясении. Задрожал так, словно готовился рассыпаться, обрушившись камнем и деревом на того, кто осмелился нарушить его покой. Задрожал буквально, передавая невозможный трепет перепуганному парню.

Но не заставив его убежать.

— Машка! Ты здесь?! — Виталик, разумеется, чувствовал тряску, идущие из глубины земли удары, слышал скрипящие балки и стон перекрытий, боялся до ужаса, но не уходил. Не мог. — Машка!

А в подвале, как назло, жуткая во всех смыслах темень, лампочки не включаются, где искать подругу, непонятно, и остаётся лишь пробираться на ощупь и кричать:

— Машка!

Виталик пробирался, кричал и пробирался дальше, поскольку знал, что без него подруге не вырваться, не уйти из жуткого подвала проклятого старого дома. И даже страшный вой, раздавшийся совсем рядом, ничего не изменил. Наверное, потому что за секунду до него Виталик почувствовал дыхание смрадного ветра, задохнулся гнилью, закашлялся, с трудом удержав внутри лёгкий завтрак, пошатнулся, опёрся рукой на камень… На камень?! В следующий миг нащупал на камне толстую книгу в кожаном переплёте, а затем вдруг увидел себя в огромной, вырубленной в скале комнате. Увидел лежащего мужчину, чья белая рубашка почернела от крови. Увидел изумлённую, испуганную Машу и ещё одного мужчину — с пистолетом в руке, в дурацкой одежде и с холодным, словно металлическим, взглядом.

И отвратительное чудовище, сотканное из всех мерзостей мира.

Даже не увидел — почувствовал, потому что тьма вокруг сгустилась до плотности желе и пришла в движение, превратившись в смертельно опасный водоворот. Подхватив и Виталика, и Машу, и мёртвого мужчину, и живого, стреляющего в чудовище, и само чудовище. А Виталик схватил книгу. Хотя и не верил, что может её схватить.

«Это мне снится! — Виталик сунул книгу в рюкзак, зажмурился и повторил: — Это мне снится!»

Последнее, что он увидел, было умирающее чудовище, с жалобным воем уходящее в окружающую Тьму, распадающееся на кусочки чёрного под безумный хохот мужчины с пистолетом.

А потом водоворот беспросветного мрака закрутил Виталика с такой силой, что он потерял всякую ориентацию. Мир заполнился Тьмой, сотрясся ею, не желающей отступать, был поглощён, низвергнут и вознесён на вершину. Мир сошёл с ума, желая сохранить рассудок, рассмеялся, скрипя зубами от злобы, и пожрал своих детей.

А потом мир выплюнул Виталика из подвала, и он, прокатившись по газону, замер неподвижно, удивляясь тому, что жив. Болело всё: кости, мышцы, голова и даже, кажется, волосы. Но раз болело, значит, жило, и это вызывало удивление.

Виталик пролежал минуты три, не меньше. Затем открыл глаза, увидел перед собой Машу и слабо улыбнулся:

— Хорошая получилась экскурсия, да?

— Отличная, — едва слышно подтвердила девушка.

— Ты как?

— Надо попробовать встать.

— Я боюсь, — не стал скрывать молодой человек.

— Почему?

— Не хочу знать, что именно сломал.

Ещё одна улыбка. И Виталик понял, что счастлив. Как мало, оказывается, нужно: просто знать, что твоя девушка жива и здорова, что с ней всё хорошо, что она рядом.

— Попробуем?

— Да.

Они, кряхтя, поднялись, посмотрели друг на друга, рассмеялись. Просто потому, что не знали, что ещё делать. Не плакать же, в самом деле.

— Чувствую себя так, будто меня пожевали и выплюнули, — вздохнул Виталик.

— Согласна. — Маша помолчала. — Что это было?

— Привидение? — предположил Виталик, поскольку ничего другого в голову не пришло. — Цыганка разозлилась на то, что мы натоптали на чистом полу, и напугала нас.

— Какая цыганка?

— О которой ты рассказывала, примерно… — Виталик посмотрел на остановившиеся часы, хмыкнул и закончил: — О которой ты рассказывала, когда мы приехали.

Как давно это было!

И они оба подумали, что та кошмарная тварь, очертания которой едва проглядывались в беспросветной Тьме, вряд ли походила на сгинувшую от несчастной любви цыганку.

— Поехали?

— Поехали.

Они сели на велосипеды.

— И пожалуйста, — улыбнулся Виталик, — давай в следующий раз поедем туда, где будет больше людей?

— Хорошо, — пообещала Маша. — Но я не уверена, что следующий раз будет скоро.

А по другую сторону дома Кирилл перевернулся на спину и, глядя в небо, глубоко вдохнул, с наслаждением глотая свежий воздух.

И упиваясь ощущением свободы.

Ощущением полной внутренней свободы.

Он не помнил своего имени, не знал, что означает выгравированная на револьвере надпись «MORTEM MONSTRUM», понятия не имел, как примет его изменившийся мир, и плевать на это хотел. Зато он помнил, что был должен, и знал, что только что расплатился, исполнил данное давным-давно обещание… хотя не помнил, кому его давал, почему и зачем.

Свобода!

Кирилл в голос рассмеялся бирюзовому небу и крикнул:

— Я вырвался!

И небо усмехнулось, с интересом ожидая, что будет дальше.

Макам II

Лети, моя душа