Отражения звезд

— Извините, пожалуйста, — сказала женщина, лицо которой он не разглядел в полумраке, — вы, кажется, имеете какое-то отношение к нашему дому? Не скажете ли, как вызвать монтера, у меня потух свет? Я только третьего дня переехала.

— Могу дать вам номер телефона домоуправления.

— Там сейчас, наверно, никого уже нет, да я и без телефона пока.

Серебреников на минуту задумался.

— Давайте взгляну... где у вас распределительный щиток?

Он прошел через площадку лестницы в соседнюю квартиру, щиток был возле входной двери, и Серебреников, пока женщина торопливо зажигала спичку за спичкой, встал на стул, проверил пробки, и свет сразу зажегся.

— Боже мой... — сказала женщина, — Дмитрий... — а отчество она забыла, видимо.

И они минуту смотрели друг на друга, а женщина повторяла лишь:

— Боже мой...

Это была она, Вера Алексеева, некогда подруга его сестры, некогда его молодая любовь, милая, добрая Верочка, и сама немного влюбленная в него тогда.

— Вот уж не знаешь, где найдешь и где потеряешь, — сказала она. — Мне сказали, что рядом поселился архитектор, но могла ли подумать, что это — вы... Сколько же лет мы не виделись?

— Много, — сказал Серебреников. — Лучше и не считать. Бывают же все-таки такие чудеса в жизни. Ну, расскажите о себе, Вера... а вашего отчества я никогда не знал.

— Федоровна. По старой памяти можно, однако, и без отчества. А ваше я вспомнила — Дмитрий Андреевич.

— Так расскажите же о себе.

— Подождите, сначала — где Надя?

— Надя — далеко, в Загребе... вышла замуж за своего однокурсника. Сегодня как раз получил от нее открытку — поздравляет с Новым годом. А вы как, Вера?

— Я как? — И женщина, некогда Вера Федоровна Алексеева, а ныне — Сергиевская, на минуту задумалась. — Вы, наверно, помните, что в свое время я училась в Институте иностранных языков, сейчас работаю переводчицей в Издательстве иностранный литературы... дочь моя — в Ленинграде, ее муж — ботаник, работает в Институте растениеводства, а Ниночка преподает в одной из средних школ английский язык, и мы пишем иногда друг дружке письма по-английски. Я страшилась переезжать в этот дальний район, казалось — всех старых знакомых порастеряешь.

Всегда так грустно, когда встречаешь изменившимся, постаревшим того, кого знал когда-то в молодости, особенно если это женщина, обычно так трогательно, так боязливо стареющая: вдруг не сразу узнает кто-то, а узнав, постарается скрыть смущение, если это глубокий человек.

Та Верочка Алексеева, которую знал он когда-то, конечно, уже далеко ушла, и все же она была перед ним — красивая той новой красотой, какую дают человеку испытания, и эта внутренняя красота нередко значительнее внешней.

— А вы, Дмитрий Андреевич, как — вы?

Он помедлил.

— Стал архитектором, сначала молодым, а потом уже и немолодым, построил и домов, и всяческих дворцов порядочно, даже Дворец бракосочетаний построил для самого легкомысленного бога — Гименея... только не знаю, нашел ли кто-нибудь в этом дворце свое счастье?

— А у нас с вами просто как в волшебной сказке получилось: вдруг потух свет, а зажегся — появились вы. Право, я даже растерялась, Дмитрий Андреевич.

— А знаете, Вера, — сказал он вдруг, — ведь я в свою пору был влюблен в вас, и, наверно, все совсем иначе сложилось бы в моей жизни, если бы вы не уехали тогда с вашей матерью.

— Маме нужен был юг... мы прожили несколько лет на юге, у моей тети, сестры мамы, но мама так и не поправилась. А в Севастополе я встретила одного моряка, он стал моим мужем, стал отцом Нины, а потом уплыл... не знаю, в какие моря, но уплыл.

— Недавно набрел на строки одного поэта, — сказал Серебреников. — «Счастливцы нас бедней, и праведные боги им дали чувственность, а чувство дали нам». Только обошло меня это, а первое мое чувство было все-таки связано с вами, Вера.

И откуда-то из дальних глубин грустно посмотрели на него карие, когда-то живые, когда-то полные пленительной смелости глаза, теперь уже чуть щурившиеся, может быть от близорукости...

— Странно все-таки, что через столько лет мы поселились в одном доме.

— Почему же — странно, скажем спасибо судьбе.

Они помолчали, от окна дуло, и Серебреников сказал:

— Неважно построен наш дом, хотя строил его отчасти и я, можно было лучше построить. Впрочем, и свою жизнь можно было лучше построить.

— Дайте мне адрес Нади... напишу ей о том, как мы с вами встретились в темноте, а вы ударили жезлом — и возник свет.

— Правда, напишите, она будет рада. А сегодня, получив ее открытку, я, по совести, взгрустнул. Приглашали меня друзья встретить завтра Новый год вместе с ними, однако никуда не хочется идти. Впрочем, и в прошлый раз я встречал Новый год один. Открыл бутылку шампанского, сказал себе: «С Новым годом, Дмитрий Андреевич!» — и мы с Дмитрием Андреевичем умно посидели, правда, не очень-то весело, но посидели, даже посмотрели по телевизору новогоднюю передачу.