Отражения звезд

— Взял и приехал, — сказал он. — Я сейчас в отпуску, по-своему провожу его, так что денька два поживу у тебя, а о чем поговорить, у нас с тобой найдется.

— Так я рада вам, Трофим Ильич, — сказала Нюра. —Я вас своим родным считаю, ведь все вам вместе с Мишей довелось пережить. Годы, конечно, идут, их не остановишь, а что было — то было, этого им не унести.

— И я над твоей жизнью тоже задумывался не раз, — сказал он. — Людей на войне полегло — и не сосчитаешь... но она еще в глубину прорубила, как лесную просеку. Конечно, уже давно поднялась молодая поросль, но ты сама сказала мне как-то: из сердца, что в нем есть, как репейник или будягу, не выполешь, и мне твое сердце особенно дорого этим.

Потом они развили весь свиток своей жизни, что́ и как у каждого. Жену он, Пряслов, потерял семь лет назад, живет один, а детей у них не было. Вертят школьники изготовляемые им глобусы, и вся земля со всеми людьми под руками у них, всем они владеют в молодой своей уверенности, и слава богу, что так, ради этой уверенности в твердом порядке жизни и воевал он в свою пору, и Михаил Буслаев ради нее свою жизнь отдал. А Нюра рассказала, что кончила сначала счетоводные, потом бухгалтерские курсы, работает сейчас бухгалтером в их колхозе, а у Маши Безвестовой, должно быть, скоро другая фамилия будет, училась в сельскохозяйственном техникуме вместе с Сергеем Егурновым, теперь она — агроном, а он зоотехником в Воскресенске работает, но станет работать, видимо, в их Ольховатке.

— Такую радость доставили мне, что приехали, Трофим Ильич... ведь в самую горькую минуту вы рядом были, это на всю жизнь зарубка, вы это сами сознаете.

Она сидела на другом конце скамьи, красивая новой, хотя и отцветшей красотой, годы унесли то, что было в ней когда-то, но пришло и новое, не уступающее в своей силе, если ищешь не только беспечной оживленности в человеке, но и умудренности от узнанного им, а война не только печали и слезам научила, но и силе души научила, и вере в то, что придет оно все-таки — счастье, хоть и не такое, какого ждешь, но придет...

— Я ведь никогда не забываю, Трофим Ильич, что это вы посоветовали в свое время, если не найду никого взамен, взять сиротку на воспитание, и такая это милость, что послушала вас. А для Маши я — мать, и сейчас такая тревога за ее судьбу — как-то сложится еще в ее жизни? Я этого Сергея Егурнова и в глаза не видела, приходится Маше на слово верить, что не обидит ее никогда. Вы, Трофим Ильич, поговорили бы с ней... она хоть и не помнит вас, в первый раз совсем маленькой видела, но знает — живет где-то ее дедушка.

— А я дедушка и есть, да и бобыль к тому же.

— Трофим Ильич, я давно хотела об одном деле написать вам, — сказала Нюра несмело. — Переезжайте жить к нам... я вам большую комнату отдам, вам хорошо в ней будет. А Маше колхоз квартиру в новом доме обещал, в нем квартиры и для учителей, и для агронома предусмотрены. И так хорошо было бы нам с вами, — наверно, и не ухожены совсем, я об этом часто думаю.

— Поработаю еще, — сказал он, — у меня работа не такая тяжелая. А твою крышу я и своей считаю, ты в этом не сомневайся. Далекая сторонушка иногда роднее родной оказывается, так что хоть и прошли годы, и война

словно в другой жизни была, забывать нам ее нельзя.

— Она у меня все отняла, — сказала Нюра.

— И на мне отметину оставила.

А на его щеке, хоть и заросло бородой, осталось красноватое блюдечко от ожога, и для пострадавших глаз понадобились до времени очки.

— Вы, Трофим Ильич, умойтесь пока с дороги, а я на полчасика в правление сбегаю, отпрошусь на два дня, мне отгул полагается.

Нюра заправила под платок свои русые, хоть с висков уже поседевшие волосы, накинула кожушок, была еще ладная, и Пряслов посмотрел на нее и покачал головой.

— А хороша ты, Нюра, была... и до сих пор хороша.

— Старуха уже, — отозвалась она, однако молодо блеснув своими карими глазами.

Он остался один, в доме было чисто и прибрано, на стене висела фотография Михаила Буслаева, в пилотке, с чубчиком из-под нее, должно быть — еще не приказали состричь, такой молодой, только что призванный в армию; наверно, и Пряслов сквозь загустевший туман времени вспомнил едва шевелящиеся губы в прорези повязки вокруг головы, огромного белого шара, в котором дотлевала жизнь смертельно обожженного стрелка Михаила Буслаева... А на другой фотографии, видимо совсем недавней, снята была красивая, горделивая девушка: это и была Маша Безвестова, которую видел он в последний раз еще маленькой, и уже восемнадцать лет прошло с тех пор.

— Вот так-то, Миша, — сказал он тому, кто с чубчиком из-под пилотки смотрел на него молодыми, спокойными глазами. — Все ушло, но если призадуматься, то не все ушло... остался ты весь со своими мыслями, а Нюра другое нашла утешение в жизни, чем ты хотел, и, может быть, больше права, для каждого это по-своему.