Отрезок пути

Граупа я, конечно, на похоронах видел. Но тогда я к нему не приближался и тем более не беседовал. А сейчас приходится. Как и Фиренце, он живет в пещере. Только размером эта пещера раза в три больше, а дорога до нее раз в двадцать длиннее. Грауп ведет себя на удивление прилично – настолько прилично, насколько это вообще возможно для великана. То есть не пытается нас убить, и на том, как говорится, спасибо. Энтони держится спокойно, можно сказать, невозмутимо, а вот Эрни забывает все красивые слова и бормочет себе под нос что-то не вполне цензурное. Представив нас этому недоразумению, Хагрид с умилением спрашивает:

– Ты рад, братишка? Теперь у тебя появились новые друзья – такие же, как Гарри, Рон и Герми.

Герми… с ума сойти… Наверное, только у великана есть шанс остаться в живых, назвав так Гермиону. Людям лично я бы не советовал.

– Эрни… Тони… Невилл… – старательно проговаривает Грауп.

– Рад познакомиться, Тони, – усмехаюсь я. – Тебе нравится новое имя?

– Да как тебе сказать… Знаешь, бывает так: вроде, и побить бы – а жалко, – серьезно отвечает Энтони.

После приступа истеричного хохота, вызванного этим высказыванием, нам удается немного расслабиться, и общаться с братцем Хагрида становится немного легче, хотя назвать это общением можно только с очень большой натяжкой. Но, по крайней мере, Эрни хотя бы перестает ругаться и возвращается к привычной для него манере разговора.

Поспать в эту ночь нам так и не удается. Пару раз мы, конечно, отключаемся за столом в хижине Хагрида, уронив голову на руки, но особой пользы это нам не приносит. Дело в том, что, как назло, именно в эту ночь Фиренце вознамерился навестить Магориан, который, как говорил Ронан, «что-то подозревает», а попадать в его поле зрения нам никак нельзя.

Хорошо, что зелье Бодрости, которое я брал с собой на самую первую отработку, по-прежнему лежит у меня в кармане. Просто на всякий случай. Мы делим флакон на троих и возвращаемся в школу в почти оптимистичном расположении духа.

За завтраком Снейп мрачно объявляет, что отныне и впредь о малейших проступках студентов все преподаватели и другие студенты обязаны докладывать обоим Кэрроу лично. Ну да. Прямо так и вижу, как профессор МакГонагалл мчится к ним сообщать о том, что я назвал Амикуса жирной свиньей, и требует наказать меня с особой жестокостью. Бабушка бы тоже посмеялась.

На этом неприятности не заканчиваются. Сначала на зельеварении я чуть было не взрываю котел, вызвав бурное веселье у Нотта и нервную усмешку у Малфоя. Не смертельно, конечно, но неприятно. Я уже давно забыть успел, когда последний раз что-то взрывал.

Потом на маггловедении Кэрроу чуть не доводит нас до нервного срыва своими рассказами о том, что конкретно она бы сделала со всеми «маггловскими выродками». Мы с Симусом только кулаки под столами сжимаем, а Парвати и Лаванда поминутно пинают нас и дергают за рукава, опасаясь, что мы не выдержим и бросимся ее душить. Очень хочется так и сделать.

Затем на заклинаниях Крэбб «случайно» сшибает Флитвика с ног, и я уже собираюсь «случайно» оторвать ему голову, но Флитвик, поймав мой взгляд, едва заметно качает головой, а после урока настоятельно просит «не поддаваться на провокации и не связываться с идиотами». Эти слова, конечно, греют, но, тем не менее, к последнему уроку я уже с трудом сдерживаюсь. А последним уроком у нас сегодня ЗОТИ…

Видимо, специально для того, чтобы добить меня окончательно, темой урока Кэрроу избирает заклятие Круциатус. Скрипя зубами и сжимая кулаки, я слушаю подробный и образный рассказ о действии этого заклятия и заставляю себя не обращать внимания на ржание Крэбба, Гойла и Паркинсон. Затем он демонстрирует нам изображения людей, подвергшихся Круциатусу – скорчившихся на земле и вопящих от боли. Ребята бросают на меня сочувственные и предостерегающие взгляды, от которых мне еще больше хочется сорваться.

– После окончания действия заклятия какое-то время болят мышцы и дрожат конечности, но постепенно это проходит, – сообщает Амикус и добавляет с гнусной ухмылкой: – Могут быть и другие последствия. Если люди окажутся настолько глупы, что не захотят вести себя хорошо, пытка продолжится до тех пор, пока они не сойдут с ума.

Я резко и довольно громко выдыхаю, и незамеченным это не остается – Кэрроу тут же поворачивается ко мне.

– О, Лонгботтом! – восклицает он так, словно только что меня здесь заметил. – И как только я мог про тебя забыть? Ты ведь у нас не понаслышке знаешь, что такое Круциатус, не правда ли? Как мама с папой? Хорошо себя чувствуют?

– Ублюдок, – четко и внятно говорю я.

– Что ты сказал? – багровея, переспрашивает он.

– Что вы ублюдок, – повторяю я и преувеличенно вежливо добавляю: – профессор.

– Подойди-ка сюда, Лонгботтом, – свирепо требует он, похлопав по учительскому столу.

Я уже начинаю понимать, чем все это закончится, но делать нечего – приходится подчиниться. Парвати делает жест рукой, словно собираясь помешать мне, но я едва заметно качаю головой, и ее рука бессильно опускается.