Отряд

Эфраим вонзил серебристый серп в распухшую плоть костяшек и провел им вдоль фаланги на тыльной стороне ладони. Острое лезвие с легкостью вскрывало кожу, оставляя за собой глухую саднящую боль. Только мгновение разрез оставался тускло-белым, точно снятое с костей филе форели. Затем порозовел, а после сделался красным от крови.

Стоило ей появиться, как бурливший в жилах гнев рассеялся, а вместе с ним исчезла и часть страха – как и говорил Шелли. Хорошо. Просто отлично.

– Видишь их, Эфраим? Ты уже должен их увидеть.

Эфраим наблюдал, как кровь стекала по руке. Прищурился. Он был уверен, что разглядел какое-то движение, когда консервный нож пронзил кожу. Заметил что-то мерцающее, извивающееся и белое, как и обещал Шелли.

Если в следующий раз резануть глубже и быстрее, получится ли поймать червя? Зажать, вытащить наружу? Он может оказаться очень большим. Не таким, как тот, что выполз из живота незнакомца, но все-таки крупным.

Придется обмотать его вокруг пальцев, как леску, и тянуть очень осторожно. Эфраим представил, как дергает за торчащий из руки конец и чувствует еще один смутный рывок в ноге, где засела голова твари. Хитрая работа. Если червь порвется раньше времени, то просто ускользнет и возродится. Иф должен достать голову. А как только сумеет это сделать, зажмет ее большим и указательным пальцами и сдавит. И задрожит от восторга, когда она лопнет с сочным «чпок!».

– Сделай это. Давай. Не бойся. Тут нечего бояться. Ты почти добрался.

Шум в ушах сводил с ума. Эфраим раскрыл штопор. Рассеянно поднес к уху и вставил острие в канал. Холодный металл щекотал чувствительные волоски – реснички, так они называются, это Иф помнил по урокам естествознания. «И о лунулах

тоже», – догадался он. Благослови Господь уроки естествознания.

Эфраим представил, как вставляет штопор в ухо и хорошенько проворачивает. Так же делала его мама, когда открывала бутылки дешевого испанского вина. Она много пила после ухода отца. Иф вообразил, как вытаскивает штопор, а на его спирали накручена толстая белая трубка. Попалась, тварь. Но могли быть и другие.

И все же, возможно, оно того стоит. У человеческого мозга на самом деле нет сенсорных рецепторов – еще один факт, который он узнал на уроках естествознания. Можно проткнуть раскрытый мозг ножом для стейка, а человек даже не почувствует. Обмочится или забудет имя лучшего друга, но никакой боли не ощутит.

Голос Шелли переплетался с ветром:

– Что выберешь, Иф? Немножко потерпеть боль или отдать свои глаза на съедение червям? Так они и делают, знаешь ли, – оставляют глаза на сладкое.

Эфраим вынул штопор из уха, сложил и бросил швейцарский нож на колени. Продолговатый красный ромб с белым крестом. Иф прикинул, что таким ножом можно запросто разрезать себя на куски. Каждым из приспособлений сжимать, тянуть и рвать взбунтовавшуюся плоть, пока она не развалится на части. Всему телу будет чертовски больно – за исключением мозга, конечно, – но, возможно, оно того стоит.

Эфраим сидел под елями в убывающем свете дня. Рация умолкла. Сели батарейки? Ему уже не хватало подбадривающего голоса Шелли.

Пальцы скользили по рукам, выщипывали пушистые волоски. На лице появилась робкая улыбка. Взгляд затуманился и опустел, как будто глаза больше не соединялись с мозгом, а парой зеленых шариков болтались в глазницах.

«Что ты выберешь?»

У дрожащих пальцев появились какие-то собственные намерения, которых он не мог распознать. Не отдавая себе отчета, Эфраим медленно потянулся к ножу.

30

МАКС И НЬЮТОН шли почти час, прежде чем наткнулись на заросли дикой черники. Они набросились на кусты, росшие в тени скалистого парапета. Многие ягоды высохли настолько, что выглядели почти замороженными; еще больше их сгнило, превратившись в шары голубоватого пуха. Но несколько кустов – они, наверное, зацвели в конце сезона – были облеплены перезрелыми, но съедобными ягодами.

Мальчишки обрывали их трясущимися пальцами и не верили своей удаче. Они жадно глотали ягоды, пока губы и пальцы не окрасились в бледно-голубой цвет.

Потом ребята сидели, прислонившись спинами к каменному уступу. Ньютон громко отрыгнул и бросил на Макса слегка смущенный взгляд. Его рубашка натянулась на животе. Пупок незрячим глазом выглядывал из-под плотной ткани.