Отрицание ночи

Однажды в воскресенье Люсиль отвела нас в театр – посмотреть, как Мило играет слугу в пьесе Мольера. После спектакля мы отправились поздравлять Мило; я, не отрываясь, глядела на его упругие крупные букли, точь-в-точь такие, как у коллекционных кукол – они взлетали вверх, когда Мило говорил.

В другое воскресенье я ходила с Люсиль на блошиный рынок Сент-Уэн, где мама купила кое-какую кухонную утварь.

Через выходные мы ездили в Нормандию, где поселился Габриель. Сначала Люсиль подбрасывала нас на машине до вокзала Монпарнас. Затем мы стали добираться самостоятельно. В поезде мы читали или играли. Габриель забирал нас на машине в Верней-сюр-Авр. С отцом мы попадали в совершенно иной мир – в мир чистого воздуха и безукоризненного порядка, которым правила папина новая жена.

Поскольку Люсиль и Габриель не желали даже поговорить по телефону, вся информация, касающаяся школьных каникул, расписания поездов и разработки маршрутов проходила через меня: «Мама говорит, что; папа предпочел бы; мама не согласна с тем-то». Когда родителям случалось все-таки напороться друг на друга по телефону, Люсиль вешала трубку на середине разговора и заливалась слезами.

Однажды весной Мило умер. Он ушел в лес и выстрелил себе в голову. Я не сразу оценила масштаб катастрофы. Когда я рассказала папе, он попросил к телефону маму. Впервые в жизни мои родители спокойно говорили и мама ничего не выкрикивала. Про себя я благодарила Мило за это чудо. Спустя несколько дней мы отправились в Пьермонт – на погребальную мессу. В тот день мне стало ясно, что моя семья существует в мире боли.В последующие недели я волновалась за Люсиль еще больше. Страх не покидал меня, порой у меня даже перехватывало дыхание. Я не знала, о чем свидетельствует мой страх, но мало-помалу расшифровала его: я боялась найти маму мертвой. Каждый вечер, поворачивая в замке ключ, я думала: а вдруг, вдруг она тоже это сделала? Страх превратился в навязчивую идею. Входя в квартиру, одна или в компании Тадрины, я сразу смотрела на ковер в гостиной (мертвецы ведь обычно на полу лежат), затем проверяла мамину комнату и наконец – могла вздохнуть с облегчением.

После похорон Мило Люсиль взяла ядовито-красную помаду и написала на зеркале в ванной комнате: «Я не выдержу». Каждое утро мы с Манон причесывались перед этим клеймом смерти.

Иногда по вечерам, когда моя сестра с друзьями возвращалась позднее нас, мы с Тадриной подкарауливали Манон у двери и пугали – любимое было занятие, наряду с шуточками по телефону, танцевальными конкурсами, переодеванием кукол Барби, игрой в пробники духов (всего мы собрали на двоих четыреста штук) и в продавщицу в парфюмерном магазине. Однажды мы спрятались в шкафу в прихожей. Манон со своей подружкой Сабиной вернулись домой и сели полдничать, тем временем мы стали угрожающе скрипеть дверцами шкафа и подсвистывать. Девочки на цыпочках, вне себя от ужаса подкрались к шкафу, а мы зловеще демонически расхохотались. Подружки завопили от страха и бросились вон из квартиры – звать на помощь папу Сабины. Папа не поленился зайти, достать нас с Тадриной из шкафа и пристыдить – мы что-то пролепетали, краснея за свой позор…

Позже Манон упрекала меня за террор. Наверное, мне просто хотелось, чтобы она тоже боялась, как я, чтобы она прекратила быть беспечной и легкомысленной, чтобы она разделила мое отчаяние. А может, я просто завидовала Манон – в отличие от меня, она сохранила близкие отношения с мамой.

Когда мама не готовила обед, мы устраивали себе «бельгийский ужин» (горячий шоколад и хлеб с маслом). Позже одна подружка сказала мне, что у нее это называется «швейцарский обед».

В нашей семье каждый занимался своими делами. Мы даже телевизор вместе не смотрели. Люсиль отказывалась его покупать.

Иногда по вечерам Люсиль ставила свои любимые пластинки: «Bella Ciao» (песни итальянских партизан), Чика Кориа, Арчи Шепп, Гленна Гульда. Песня Жанетт «Потому что ты уходишь» из фильма «Выкорми воронов», который мы видели вместе с мамой в кино, стала гимном нашего дома. Образ Джеральдины Чаплин так и стоит у меня перед глазами. В детстве я все время думала: а вдруг мама умрет от печали такой же кровавой тихой смертью?

Когда мне исполнилось двенадцать, у моего отца и его жены родился мальчик. Я надеялась, что жизнь Гаспара окажется более простой, чем наша. Мы любили возиться с малышом, менять ему подгузники, давать бутылочку с молоком, смешить его. Мы невероятно радовались его первым шагам.

Однажды на выходных я рассказала Габриелю о своем беспокойстве за Люсиль. Думаю, тогда я впервые произнесла: я боюсь, что она покончит с собой. Отец принялся выяснять причину. Я рассказала ему об одиночестве Люсиль, об усталости, о том, что она курит травку часами напролет.

В поезде по пути домой меня мучила совесть – я выдала маму с потрохами.