– Вот же… какой отрок интересный, – Арина посмотрела вслед Прошке, шедшему сбоку от неровной цепочки девок со щенками. – Ведь мальчишка совсем, а как он их! И говорил вроде шутейно, про скотину бессловесную, а словно про людей.
– И что же ты услышала… про людей?
– Да вот подумалось, – вздохнула Арина, – что не только щенки за леность хозяев поплатиться могут. Порой за неразумность или леность властителя его люди своей шкурой расплачиваются. А за нерадивость наставников – ученики.
Она улыбнулась немного смущенно, будто извиняясь, что сказала что-то лишнее, и добавила:
– Видела я людей, что, как щенки эти – не могут или не желают думать, а главное, решения сами принимать. Проще им, когда за них кто-то другой решает. Князь там или боярин… или просто хозяин. Самим-то за себя отвечать – оно хлопотно и страшно, чужим умом и волей жить проще. И на ум им не приходит, что так и их шкурка на заборе может оказаться, а не только собачья.
– Да не на ум не приходит – там и приходить-то некуда! – Алексей перебил ее мысли, как будто отвечая на них, но при этом в голосе прозвучала даже не досада, а ожесточение. – Такие одним днем живут, о будущем не думают. В колыбели бы их давить…
– Да ты что? – вырвалось у Анны. – Души ведь живые…
– Да! – теперь в голосе Алексея звучала уже откровенная злость. – Души-то живые, но это все, что у них есть, да и то без труда, само по себе досталось. Ни учиться, ни трудиться не хотят или не способны, а требуют себе всего того же, что и у остальных есть – того, что трудами добыто! Почитают себя ничем не хуже других и ненавидят тех, у кого есть что-то, чего у них недостает. Один разговор: дай, дай, дай! Не получится выпросить, возьмут обманом, а коли выйдет, так и силой. Взамен же, чуть что – «а почему это я должен?»
Несмотря на то, что Алексей отвечал вроде бы Анне, смотрел он на Арину. Смотрел в упор, не отрываясь, а та… нет, она не смутилась и не отвела взора, но и даже тени вызова в нем не было, только удивление и беззащитность. И совершенно непонятно, почему Анне при этом показалось, что требовательный и подавляющий взгляд разозленного Алексея не мог преодолеть какой-то невидимый и неосязаемый рубеж, гас, не достигая цели.
– И очень любят слово «мы», хотя думают всегда только о себе, – продолжал Алексей. – Мы – ратнинцы, а остальные – дикие лесовики. Мы – славяне, а остальные – инородцы. Мы – христиане, а остальные – иноверцы поганые. И этим самым «мы» они уравнивают себя со всеми другими: ратнинцами, славянами, христианами… Себя ставят вровень с людьми труда, разума и воли! А раз мы одинаковые, то и блага нам положены одинаковые, значит, дай, дай, дай! И хотя в голове все время держат: «я», «мне», «мое» – вслух «я» не говорят, потому что этим сразу покажут разницу между собой и остальными – между теми, кто только требует, и теми, кто ДЕЛАЕТ. Прохор все верно сказал – не «мы щенки», а «я щенок». У всех сразу шкуры на заборе не повиснут, кто-то же и выучится. Может, и не понимает еще парень этого по малолетству, но чувствует все правильно – дар от Бога!
Мысль Анны прервалась, потому что она вдруг поняла: Алексей уже умолк, но они с Ариной все так же смотрят друг на друга в упор. И глаза у Алексея стали яростные, аж жуть брала. Раскрыла рот, чтобы прервать это неприятное, даже враждебное молчание и… сама смолчала. Поняла: слова здесь неуместны.